Безнадежно озираясь, Тыжденко заметил, что один из конвоиров, спешившись, отошел напиться воды. Осененный внезапным решением, Алеша вскочил в седло и мгновенно исчез в ночной мгле.
Это произошло так неожиданно, что конвоиры, не спускавшие глаз с приговоренного, не успели ничего предпринять. Несколько выстрелов вдогонку не причинили Тыжденко никакого вреда.
Полторацкий невольно улыбнулся. Удалявшийся топот коня звучал в его ушах как стремительный бег революции, которую ничем не остановить.
Глава четвёртая
Город Теджен и станция закипели людьми. По приказу Эзиза со всего уезда шли мобилизованные. Каждого провожали один-два родственника. Улицы, площади и окрестности железной дороги были густо усыпаны черными папахами. Порывы горячего ветра, налетавшие с юго-востока, со стороны раскаленных песков пустыни, трепали завитки папах и устрашающе раскачивали труп повешенного...
Эзиз ознаменовал занятие Теджена новыми зверствами. На этот раз он хотел придать им особенное, назидательное значение. Он давно обещал своим советникам искоренить воровство и запрещенное мусульманским законом курение терьяка. Воров и терьякешей (Терьяк — наркотик, терьякеш — курильщик терьяка) теперь до полусмерти избивали плетьми, а всякого, кто осмеливался поднять голос против Эзиза, тайно убивали или «в назидание другим» вешали.
На большой дороге, неподалеку от города, был повешен Хораз-бахши — семидесятилетний певец-музыкант, постоянный участник пиров, веселья, шумных народных праздников. Всю свою жизнь он прожил среди народа и хорошо знал его думы, стремления и чаяния. Он не был прославленным поэтом, но порой и сам слагал песни, подбирал к ним напевы. Сложил он песню и об Эзиз-хане — грабителе, жестоком насильнике, горе народном:
Песня растрогала сердца дейхан, бахши пришлось повторить ее несколько раз. А на другой день петля Эзи-за задушила его.
Толпа за толпой проходили по дороге мобилизованные в аулах дейхане. Они с тоской и страхом смотрели на висевшего у дороги Хораз-бахши. Какой-то юноша остановился, пристально глядя на повешенного, и невольная слеза выкатилась у него из глаз. «Бахши-ага,— прошептал он, захлебываясь от горя, — еще позавчера мы слушали твою новую песню. Дейхане готовы были носить тебя на руках. И вот что сделали с тобой палачи Эзиза. О звери!..» Но тут налетели эзизовские нукеры и плетьми погнали юношу по дороге.
На груди повешенного была прикреплена дощечка с надписью по-арабски: «Кто б ни был прославляющий власть, противную вере ислама, — так и с ним будет!» Никто из дейхан не понимал этой арабской надписи. Но и без того в глазах мобилизованных, которых гнали в город, повешенный был грозным предостережением: «Так будет с каждым, кто вздумает не подчиняться воле Тедженского хана!»
Бахши висел перед глазами проходящих и казался джарчи (Джарчи — вестник, глашатай), который как бы возглашал во весь голос:
— Эй, заблудший народ, на твою голову обрушилась черная буря! Смотри на меня! В чем мое преступление?.. Разве я искал чего-нибудь в жизни, кроме веселья народного? Разве не избегал печали, не искал всегда радости? Ваша печаль печалила мое сердце. Ваше веселье заставляло греметь струны моего дутара... И, видите, что получилось. Дикий кабан Эзиз с налитыми кровью глазами лишил меня дыхания жизни. Все мое преступление в том, что я оплакивал печаль вашу, горе народное... Пусть смерть стала мне уделом, — я говорю всем вам: куда вы идете, зачем? Очнитесь, опомнитесь! Если вы и дальше пойдете этим гибельным путем за диким зверем Эзизом, кровь ваша ручьями потечет среди сыпучих песков, а трупы ваши станут лакомством хищных птиц и волков. Проснитесь же, друзья, откройте глаза!..
Несчастные люди, содрогаясь от ужаса, шли со своими горестями мимо повешенного.