Решающий шаг

Чернышов начал читать письмо. С хмурыми лицами, в глубоком молчании слушали солдаты и командиры полка предсмертное обращение народного комиссара.

Сотни глаз горели огнем ненависти к подлым убийцам. Временами слышались тяжелые вздохи.

— Героической смертью, как истинный большевик, умер народный комиссар Полторацкий за дело рабочего класса и всех трудящихся, — сказал Чернышов, закончив чтение. — Почтим бессмертную память товарища...

Все вытянулись, замерли, приложив руки к козырькам фуражек. И как только комиссар сделал знак: «вольно» — тишину разорвали гневные выкрики:

— Смерть убийцам!

— Долой предателей меньшевиков и эсеров!

— Отомстим за смерть народного комиссара!

На платформу вскочил крепкий загорелый солдат, взял под козырек:

— Товарищ комиссар, разрешите...

Комиссар кивнул головой:

— Слово предоставляется товарищу Кулагину.

— Правильно, ребята! Смерть врагам революции!— горячо и громко заговорил Кулагин, взмахивая кулаком. — Только так мы можем ответить на это подлое убийство народного комиссара! Я никогда не слышал товарища Полторацкого. Но его письмо, которое он писал перед расстрелом, думая о нас, рабочих, солдатах и крестьянах, о нашей советской власти, переворачивает всю душу. Вот я слушал его предсмертные слова, и казалось мне, будто это он мне говорит, как самый близкий мой друг: «Кулагин! Я отдаю жизнь за твое будущее, за свободу и счастье таких, как ты. Я умираю. Но ты не падай духом, крепко бейся за свое будущее, за светлое будущее социализма! Беспощадно громи врагов революции! В твоих руках оружие, ты — сила. Ты смело или вперед и добейся победы!..»

Он отер глаза кулаком и продолжал:

— Товарищи! Мы должны до конца выполнить свой революционный долг. Раз и тут перед нами открылся фронт, мы должны помочь здешним красногвардейцам расколотить белогвардейскую сволочь и открыть себе путь на Красноводск. Правильно я говорю?

— Правильно-о! Верно-е! — покатилось по рядам солдат. — Рапортуй, Кулагин! Все согласны!

— А если согласны, то разрешите мне обратиться к товарищу командующему фронтом от вашего имени...

И снова со всех сторон раздались голоса:

— Давай, Кулагин! — Говори за всех!

— Твое слово — наше слово!

Кулагин взял под козырек и вытянулся перед Чернышевым:

— Товарищ командующий! Солдаты сводного Московского полка поручили мне доложить вам, что они готовы выступить в бой с врагами советской власти!

Иван Тимофеевич Чернышов, растроганный этим единодушием русских солдат, шагнул к Кулагину, обнял его и крепко поцеловал. Это еще больше взволновало бойцов. Снова раздались возгласы: «Смерть белогвардейцам!», «Да здравствует советская власть!» И тут же дружно покатилось вдоль эшелона:

— Ур-ра-а-а!

На платформу поднялся Тыжденко и, придерживая шашку левой рукой, а правую приложив к козырьку, доложил:

— Товарищ командующий, ваш приказ выполнен. Комиссар полка обратился к солдатам и командирам:

— Товарищи! Командир нашего полка выполнял приказания предателя Осипова. Он отказался выступить против мятежников. Он, как видно, хотел провести наши эшелоны в Ашхабад и там передать полк в распоряжение белогвардейского командования. А письмо товарища Полторацкого он даже не стал читать, швырнул его на землю. По приказу командующего он взят под арест.

Гулом возмущенных голосов отозвалась солдатская масса на сообщение комиссара.

— Правильно! — раздались голоса.— Пустить в расход предателя!

Дневной жар спадал, солнце клонилось к закату. Разойдясь после митинга по своим вагонам, командиры и солдаты полка стали готовиться к бою. Поступило уже сообщение, что эшелоны белых подходят к Чарджоу.

Глава шестая

С тяжелым сердцем приближался Артык к Мары. Нетерпеливо ожидая сближения с красногвардейцами, он в то же время весьма смутно представлял себе, где и как он сумеет перейти на их сторону.

Когда эшелон прибыл в Мары, солнце уже садилось. Эзиза окружили местные торговцы, баи и повезли его на той, специально устроенный в честь прибытия такого почетного гостя.

Артык, прохаживаясь по перрону, заметил, что рабочие-железнодорожники чем-то необычайно взволнованы, то здесь, то там собираются группами и возбужденно разговаривают. Направившись к ним, он увидел Дурды, который отделился от группы рабочих и поспешил ему навстречу. Артык спросил, о чем говорят рабочие. Дурды ответил:

— У них есть письмо одного большого комиссара, расстрелянного здесь белыми. Ну, вот об этом и говорят. Раскаиваются, что допустили такое дело, и упрекают друг друга.

То, что сказал Дурды, Артык не вполне понял, но эти слова взволновали и без того беспокойное сердце Артыка. Не зная сам почему, он переспросил:

— Так, говоришь, раскаиваются? — и опустил голову.

Дурды еще не видел Артыка в таком удрученном состоянии. Он считал Артыка человеком твердым, решительным, который не раздумывает и не колеблется, раз перед ним определенная, им самим поставленная цель. А сейчас у Артыка был вид человека, побежденного в борьбе, придавленного, потерявшего цель, к которой он стремился.