Решающий шаг

Артык, едва взглянув на них, повернулся и быстрым движением вскинул винтовку. Решение пришло мгновенно. Но Ашир, даже не сообразив, в чем дело, схватился за винтовку и предупредил выстрел. Всадники ускакали.

— Кто эти люди? — спокойно, словно ничего не случилось, спросил Ашир.

— Не одно воронье пирует в этом году, есть сытые и среди голодных! — дрожа от подавленной ярости, ответил Артык. — Зря ты мне помешал. Это и есть начальник твоих красных...

— Красногвардейцев?

— Да. Куллыхан и Келёвхан.

Друзья больше не сказали ни слова и молча пошли дальше. Каждый погрузился в свои думы. Устало шагая, Ашир смотрел на все безрадостными глазами. Мир вокруг лежал в пыли.

Артык поглядел на одежду Ашира и на свои погоны и улыбнулся:

— Ашир, изменился не только мир, но и мы сами. Думал ли кто из нас, что мы приедем в свой аул вот в таком виде?

Вспомнив, как когда-то они смеялись над одеждой Ивана Тимофеевича, Ашир с улыбкой ответил:

— А знаешь, бывает так, что то, над чем смеешься, приходит к тебе. Да, многое изменилось в жизни, изменились, как видно, и мы с тобой. Раньше мы были похожи друг на друга, как близнецы, и думали одинаково. А теперь и одежда у час разная и мысли у каждого свои.

Подошли к аулу. Артыку не хотелось слушать причитаний матери Ашира, и он прямо направился в кибитку Мереда.

Мать Ашира, завидев сына издалека, не узнала его. «Вах, что это за русский идет к нам?» — подумала она. Но когда она услышала голос Ашира, ее охватила дрожь, старчески-тусклые глаза наполнились слезами.

— Дитятко мое! Ашир-джан! — запричитала она, обнимая сына.

Прижавшись лицом к груди Ашира, она ощущала не запах мазута, пропитавшего его одежду, а запах ребенка, вскормленного ее молоком. Плача, рассказала она о своих горестях, о смерти невестки, о ее последних словах, обращенных к Аширу. Все страдания, пережитые с того дня, как она, цепляясь за полы халназаровского халата, умоляла бая отпустить сына, вдруг вспомнились ей, но все они словно смывались слезами. Она почувствовала, как в ее обессиленное, одряхлевшее тело влилась новая струя жизненной силы.

— Ашир-джан, тебя вернул мне сам бог! Теперь мне больше нечего и желать, — говорила она, — и в глазах ее, все еще наполненных слезами, светилась счастливая материнская радость.

Ашир с болью смотрел на мать. Ее платье, то самое, что было куплено когда-то Аширом, было покрыто десятками заплат. Красновато-синеватый цвет его стал пепельно-серым. Платок на голове тоже превратился в отрепья, концы его оборвались. Лицо матери поблекло, щеки и лоб изборождены морщинами, руки исхудали, стали как щепы, костлявые пальцы скрючены. Подняться с места, опираясь о землю, мать еще могла, но садясь, вся дрожала, как больная верблюдица.

Тяжело было Аширу смотреть на мать. Не радовала и кибитка. Она выглядела совсем пустой. Сквозь кошму повсюду просвечивало небо. Солнечные лучи, пронизывая дырявую крышу, светились в углу яркой россыпью блестящих монет. В убогой кибитке не было ни одного наполненного чувала. Пустые мешки были сложены под одеяла, из которых торчали пучки шерсти. Старая мать беспомощно суетилась и не могла придумать, чем покормить сына, — сама она уже месяц не видела чурека и питалась одним кунжутным жмыхом. Она схватилась было за кувшинчик, чтобы вскипятить чай, но у нее не было и заварки, и негде было занять. Все соседи были также нищи. Ашир понял безвыходное положение матери и не ждал уже больше ни чая, ни хлеба. Он думал только о том, как бы ее утешить, приободрить.

Выручила одиннадцатилетняя дочь Мереда — Сона.

— Ашир, тебя зовет Мама! — крикнула она, вбегая в кибитку. — И Артык у нас! Сказали, чтобы скорее шел!..

Она одним духом выпалила все, что успела затвердить дорогой, но, увидев человека в русской одежде, удивленно оглянулась вокруг:

— Вай, Ашир, оказывается, не приехал!.. — и вприпрыжку помчалась обратно.

Видимо, в семье Мереда установился прочный мир. Мама оказала хороший прием Артыку и его другу. К зеленому чаю она подала полную салфетку горячих чуреков, достала припрятанную для почетных гостей миску топленого масла. А к тому времени, когда Меред совершил вечерний намаз, был уже готов и жирный суп из баранины.

Ашир с улыбкой взглянул на хозяйку:

— Тетушка Мама, когда-то я невольно тебя обидел. Помнишь, как-то вечером я приходил просить у дяди Мереда кобылку и ты приглашала меня выпить чаю?

Мама поправила рассыпавшиеся пряди волос и усмехнулась:

— Ах ты, ушибленный богом! Да разве можно ждать чего-нибудь хорошего от нынешней молодежи?— Впрочем, она тут же приняла серьезный вид и добавила: — Ашир-джан, прости! Тогда я напрасно на тебя рассердилась.

Меред и Артык, чуть сдерживаясь от смеха, боялись взглянуть друг на друга. А Ашир продолжал подшучивать над легкомысленной Мамой и совсем сбил ее с толку.

Глава тринадцатая

Утром, после завтрака, Артык вышел из кибитки. Гряды перистых облаков, передвигающиеся, как барханные пески в Кара-Кумах, сияли белизной хлопка. Влажный холодный ветер лизал щеки, донося тошнотворный запах падали. Артык медленным шагом подошел к шалашу Гандыма.