Репетиция

После пролога надо будет предоставить слово историческим лицам. Возможно, стоит ввести несколько вымышленных персонажей. Например, бритого телеграфиста, с ужасом глядящего на буквы, выползающие из пасти телеграфного аппарата.

-- Государя убили!

И дробный топот сапог, бряцанье шпор по дворцовым переходам. Где же Александр Александрович?

Наследник отсутствует, между тем, сын его Николай, будущий Николай П, слишком юн. Придворные, понятно, в панике - нельзя в такую минуту объявлять об исчезновении наследника народу. Дворец оцеплен, всюду жандармские мундиры. И самое интересное, что реальные факты в какой-то мере подыгрывают этой версии. Наиболее выигрышной в его пьесе будет перекличка фактов, диалог документов.

Начать можно депешей русским послам от 4 марта (разумеется, составленной министрами без участия исчезнувшего Александра Александровича):

"Государь император посвятит себя прежде всего делу внутреннего государственного развития, тесно связанному с успехами гражданственности, вопросами экномическими и социальными..."

Далее - из частного письма Победоносцева. (6 марта)

"Мой план, между прочим, объявить Петербург на военном положении, переменить людей и затем оставить Петербург, это проклятое место, покуда очистится; уехать в Москву..."

Дальше, Манифест. Почему-то появившийся только 29 апреля. Можно вообразить, в каком смятении были все это время мысли людей, правящих Россией. Дело невиданное - империя без государя, уцелевшие члены царской семьи не желают подставлять себя под бомбы. Значит, ответственность придется принимать правительству, эдакому многоглавому змию, с которым террористам совладать куда труднее. Страна, однако, привыкла к самодержавию, старые декорации лучше сохранить...

Тут подойдет цитата из статьи печально знаменитого Каткова: "Господа, встаньте, правительство идет, правительство возвращается!"

Манифест:

"Посреди великой нашей скорби глас Божий повелевает нам встать бодро на дело правления, в уповании на божественный промысел, с верою в силу и истину самодержавной власти, которую мы призваны утверждать и охранять для блага народного от всяких на нее поползновений..."

Заметьте, в Манифесте не говорится о принятии власти, а только об ее охране, так сказать, сбережении до лучших времен.

Между прочим, известно что Манифест был составлен Катковым и Победоносцевым.

По настоящему масштабный спектакль, коронацию, требовавшую надлежащей подготовки многочисленных участников, смогли организовать лишь к 1883 году...

Даже иностранцы что-то чувствовали, удивляясь, почему Александр Ш не появляется перед народом, почти безвылазно сидит в Гатчине. Энгельс называл его "заложником революции"! А царя просто не было...

Хорошая все-таки была идея, подумал Раевский, жалко, что стала совсем несвоевременной.

... Из-за туч выглянуло солнце. Раевский миновал Инженерный замок, где погиб император Павел, достиг Кировского моста, чье имя напоминало о трагической жертве совсем иной эпохи. К фонарным столбам, покрашенным казенной зеленой краской, лепились чугунные рога изобилия.

Боже мой, тогда, сто лет назад, власти радовались, когда террорзм пошел на убыль и на историческую арену вступили отвергающие индивидуальный террор течения вроде марксизма. Подрос цесаревич, настолько, чтобы преодолев державный ужас, наконец принять кормило власти у изнемогающих под непосильным бременем министров и членов Государственного совета.

Хотя Раевский несколько часов провел в залах Публичной библиотеки, к его удивлению, материала для пьесы удалось собрать до смешного мало. Неизбежно мысли его все дальше отклонялись от темы. Где-то с середины Кировского моста он стал обращать внимание на стайки загорелых девушек, возвращавшихся с пляжа.

Ноги сами несли Раевского к мосту, по которому поток людей тек на Заячий остров.

За ним были пышущие жаром камни крепости, одни, казалось, хранившие память о жертвах, заполнявших казематы и сто, и двести лет назад, были тысячи не склонных помнить о прошлом горожан, палимых июльским солнцем, была традиционная упруго-звонкая игра в мяч между Трубецким и Нарышкиным бастионами. Раевский нашел свободный край скамейки, стоявшей прямо в песке, не без смущения разделся, оставшись в белых импортных трусиках. Мозги его плавились от жары. Из всех соображений о пьесе остались лишь слова о ключах к истории, которые нам, увы, никто не собирается вручать.

Раевский улыбнулся проходившей мимо коротко стриженой девушке. Та ответила ему холодным взглядом. В этот момент Раевского окликнули...

На этом отрывок кончался. Порывшись еще в бумагах, Раевский нашел начало пьесы, о котором шла речь, просмотрел, убедился, что, да, идея, к сожалению, сделалась совсем не актуальной. Откровенно говоря, пьеса выглядела полной чушью. Отывок, в котором он не без иронии попытался описать самого себя, был второй попыткой использовать материал.

Он отложил бумаги в сторону. Главное было сделано, память подготовлена, настроена на правильную волну, дальше в ней можно было читать без бумажки.