Репейка

Гашпар Ихарош вложил инструмент в футляр из беличьей кожи — давно ведь известно, что только в беличьей шкурке лезвие остается сухим — и, покончив с делами, сел рядом с Репейкой в выставленное на порог кресло.

— Избаловала меня дочка, рассиживаюсь тут, словно епископ.

Он подумал, что надо бы записать дела на завтра.

— Голова-то совсем дурная стала, еще позабуду что-нибудь. — Но идти в дом за карандашом и бумагой не хотелось. Хорошо было сидеть на припеке, смотреть на холмы за садом, на колеблющийся над жнивьем воздух, бесшумное скольжение вздувшихся парусом, разлохмаченных снизу туч, на подрагивающие, серебристые с изнанки листья тополя, на плотный соломенный навес пчельника, покрытый мхом, таким зеленым и свежим, словно выглянувшие из-под снега озимые.

В общем день был сонный и тихий: старый Ихарош задремал, когда же очнулся, о карандаше и бумаге не вспомнил, позабыл обо всем. Он не ждал уже завтрашнего дня, да и вся поездка стала как-то не к спеху. И чего пристал к нему этот доктор? Может и не окажется нигде вишневого чубука, а тогда зачем ехать? Лекарство доктор и сам привезет…

Посердившись, мастер опять уснул.

Репейка лежал рядом с ним на подстилке, но ни играть, ни двигаться ему не хотелось. Присутствие старого хозяина сейчас не радовало, его друг-человек словно удалился в свое одиночество. Нельзя, да и невозможно его беспокоить…

Настал полдень. По рукам старого мастера пробегали иногда мухи, но он не просыпался. За крутой линией тени ослепительно сияло солнце, но в доме, во дворе, в саду выжидательно затаилась тишина.

И когда явилась Анна с обедом в сумке, Репейка встал, но не бросился ей навстречу.

Нет.

Гашпар Ихарош открыл глаза только тогда, когда дочь уже стояла перед ним.

— Это ты?…

— Задремали, отец? Вот и правильно… малым да старым положено много спать.

— Оно верно: старики, вроде меня, в детство впадают, под конец хоть пеленай их…

Анна уловила налет раздражительности.

— А какой я суп мясной состряпала!.. Лайошу на два дня хватит.

— Прокиснет в такую жару.

— Не бойтесь, отец, разве ж Лайош допустит… про два дня я просто так сказала… словом, много супу-то.

— Вот и с поездкой этой… вы говорили все, ну я и согласился. А на кой я туда поеду?

— Когда захотите, отец, тогда и поедете. Не к спеху ведь… а так-то вы же сами и собирались… Лайошу чубук хотели купить… да это ж не горит. Я так и скажу доктору.

— Зачем торопиться. Знаешь ведь, какой он, Геза-то…

Но и доктор ни на чем не настаивал.

— Как вы решили, дядюшка Гашпар? — спросил он, влетев под вечер весь в поту, и даже присесть не захотел.

— Да присядь же, вечно все на бегу…

— Я вот мотоцикл себе куплю, право слово, куплю, и как увижу, что кто-нибудь заболеть собирается, — тут же и задавлю.

— Дурной ты, Геза, — улыбнулся старик, — тебя ж посадят…

— Только не меня! Доктору убивать разрешается. Вот видите, был бы у меня сейчас мотоцикл, вы, дядя Гашпар, сели бы сзади, аккуратненько, по-лягушачьи…

Старик громко рассмеялся.

— Ну, нет… это уж нет! У меня бы голова закружилась, так и свалился бы. Мы уж лучше на твоем возке, добрый возок, да на рессорах, куда надежнее.

— Ну, как хотите, дядя Гашпар, а только с ранним выездом ничего не выйдет. Мне еще надо будет прием провести, пару старушенций поотравить, чтоб, когда вернемся, зятья поджидали нас на околице с цветами… словом, часов в восемь буду здесь. До тех пор позавтракайте. Да, в город, слышно, какое-то новое пиво завезли… Ну, а эту чудо-собаку не возьмем с собой? Поедешь с нами, Репейка?

Репейка сдержанно дважды вильнул хвостом.

— Да, это мое имя, но не припомню, чтобы мы были в дружбе.

Однако эта мысль увлекла Ихароша.

— Сядешь с нами, — объяснял он щенку, — познакомишься с аптекарем, а я свеженькой сарделькой тебя угощу…

Они вместе с Репейкой проводили доктора, когда же Анна пришла с ужином, радостные предвкушения никак не хотели уступить место сумеркам и усталым мыслям.

— Так вы поедете, отец?

— Почему ж не ехать? Погода хорошая, да и щенка с собой возьмем.

— Только пива не пейте, отец!

— Отчего ж не пить, ежели доктор разрешает? Репейка тоже получит маленький стаканчик после сардельки. Правильно, Репейка?

Репейка встал передними лапами на колено старику, но голову повернул к корзинке с ужином.

— Что там? — смотрел он на Анну. — Я уже едва владею собой. Мясо?

Однако Анна не ответила. Сейчас Анне было не до веселья: она только что говорила с доктором, который за воротами сразу перестал быть весельчаком, радовавшимся мотоциклу.

— Ничего утешительного сказать не могу, Анна… и ведь дяде Гашпару уже восемьдесят… но, может, в больнице скажут что-нибудь другое.

— А что они скажут? — спрашивала себя Анна в сумраке кухни. — Что?

И до следующего дня все жила в доме выжидательная тишина, не исчезла и после того, как возок доктора выехал со двора. Анна потерянно тыкалась из угла в угол.

— Погода стоит хорошая, выехали они вовремя, — твердила она про себя. — Очень жарко не будет, а вечером, по холодку, и домой прикатят…

Но за бодрыми мыслями притаилось сомнение и летучий неясный страх.