Ренегат

Светловолосая колдунья, изящная и стройная, показалась вполне достойной внимания сеньорой, но молодые люди по непонятной причине избегали ее общества; не стал навязываться и я.

В самом начале декан Келер представил меня собравшимся и вручил университетский перстень, а когда отзвучали жидкие аплодисменты, пригласил всех к столу. Мне выпало сесть в дальнем углу, но не стоило расценивать это как знак пренебрежения, ведь соседнее место занял профессор Иохим Шварц. Как видно, о моем желании побеседовать с наставником Ральфа декан не забыл.

Я бы и вовсе проникся к нему искренним уважением, если б не предварявшая трапезу речь. Она показалась просто бесконечной. Келер говорил, говорил и говорил. Лекторы внимали ему и потихоньку накладывали на тарелки еду. Полагаю, именно этого декан и дожидался. Он так ловко и неожиданно подвел свое выступление к новой теме, что следующий оратор оказался застигнут врасплох с набитым ртом.

Пока шла официальная часть, я разглядывал своих коллег, уделяя внимание не только внешности и манерам, но и эфирным телам. Ничего интересного не заметил, лишь раз столкнулся взглядом с сидевшей напротив дамой, и та не отвела серых глаз, посмотрела в ответ с некоторым даже вызовом. Я вежливо улыбнулся и скромно уставился в тарелку.

К счастью, долго разглагольствования не продлились, начали разливать вино, и все со спокойной совестью приступили к трапезе. Профессор Шварц поначалу оценивающе косился на меня, но после третьей кружки не утерпел и спросил:

— Как вы вообще здесь оказались, молодой человек?

Я вытер губы салфеткой и уточнил:

— Что вы имеете в виду, мэтр?

Лысину Иохима Шварца окружали остатки седых волос, они удивительным образом сочетались с его жиденькой бородкой и придавали профессору вид сказочного лесовика. Но глаза были умными и пока что ничуть не пьяными.

— Недостаток финансирования, — медленно и очень четко проговорил старикан. — Когда к нам пытались устроиться люди с отменными рекомендациями, канцлер всегда ссылался на недостаток финансирования. И увеличивал штат теологов. А тут — вы! Непонятно!

Я подлил профессору вина и улыбнулся:

— Все просто. Я здесь из-за племянника его преосвященства.

Сосед наморщил лоб.

— Как это понимать, молодой человек? — потребовал он объяснений.

— Вы разве не слышали? — разыграл я удивление. — Он страдает истощением эфирного тела.

— Разумеется, я слышал об этом! — возмутился Иохим Шварц. — Он мой ученик! Читал за меня школярам некоторые книги. Вы не представляете, молодой человек, как сложно отыскать исполнительного юношу на эту черновую работу! Они же все витают в облаках да бегают за юбками!

— Филипп, — подсказал я. — Меня зовут Филипп.

Профессор остро глянул из-под кудлатых бровей.

— Так что вы имели в виду, Филипп? Как ваше появление связано с Ральфом?

Я в очередной раз долил собеседнику вина и с улыбкой ответил:

— Его преосвященство близко к сердцу принял это происшествие. Он не хочет, чтобы такое повторилось с кем бы то ни было еще. Это вредит репутации университета.

Шварц отпил вина.

— Так вы должны наставить беспутную молодежь на путь истинный? — догадался он и рассмеялся. — Удачи!

— Мои задачи несколько шире, — ответил я чистую правду и попросил: — Расскажите о Ральфе. Это может оказаться полезным.

— Весьма и весьма достойный молодой человек, — сообщил профессор. — И очень упорный. Мог месяцами обдумывать какую-нибудь задачу, а потом — бац! — Шварц взмахнул рукой, едва не обдав меня вином, — и переходил на новый уровень. Думаю, он еще покажет себя. Истощение эфирного тела — это не приговор.

Я вежливо улыбнулся, вспомнив собрание книг в квартире Ральфа. Уверен, своему неожиданному прогрессу юное дарование было обязано не только живости ума и упорству, но и возможности приобретать отсутствующие в университетской библиотеке сочинения.

— Слышал, Ральф преподавал в частном порядке, — как бы невзначай заметил я.

— Вздор! — отмахнулся профессор. — Ральф не нуждался в деньгах. Все свое время он посвящал… ик!.. научной работе!

Выпитое подействовало на Иохима Шварца неожиданно резко, он потерял всякий интерес к беседе и уставился в кружку, что-то неразборчиво бормоча себе под нос. К этому времени присутствующие уже покончили с ужином и начали подниматься из-за стола с бокалами. Я присоединился к лекторам, и один из них — невысокий живчик, чья верхняя губа слегка приподнималась, открывая зубы, — немедленно взял меня в оборот.

— Слышал-слышал о представлении с беднягой Уве! — отсалютовал он стаканом с вином и заговорщицки подмигнул. — И как вам предмет всеобщего обожания?

Я вопросительно приподнял брови.

— Красотка Лорелей, разумеется! — пьяно рассмеялся лектор. — Уже грезите ею?

— Не мой типаж, — покачал я головой, если и покривив при этом душой, то лишь самую малость.

— Слышу глас рассудка! — провозгласил длинный словно жердь преподаватель с унылым лицом записного зануды. — Разве это правильно, если красота самоцвета зависит не от огранки и чистоты, а исключительно от оправы?

Живчик презрительно оттопырил нижнюю губу.

— Ну, с огранкой у нее тоже все в порядке! Что спереди, что сзади!