Реквием

– А что я должен делать? Восхищаться тобой, придурок? Петь тебе дифирамбы, расхваливать твою неземную красоту и небесный талант? У тебя для этого поклонники есть. А я тебе всегда говорил правду и буду ее говорить, как бы ты ни артачился. Если бы ты мне сразу сказал о том, что тебе звонит шантажист, я бы в тот же день поговорил с Лерой и сейчас все уже стояло бы на своих местах. Ты бы спокойно готовился к концерту, мы бы занимались организацией твоего бракосочетания со Стеллой. А ты поставил все под угрозу срыва, козел! Я с таким трудом пытался поддержать интерес к тебе со стороны журналистов, постоянно запускал информацию о том, что ты готовишься выйти к публике с новым имиджем и новым репертуаром, искал для тебя композиторов и хорошие тексты, репетировал с тобой днями и ночами, а что в результате? Ты боишься выйти на сцену, потому что проблема до сих пор не разрешена, а шантажист тебя запугивает тем, что прилюдно ославит. Я голову сломал над тем, как продвигать дальше твою карьеру, и нашел для тебя беспроигрышный вариант со Стеллой, хотя один Бог знает, чего мне это стоило. И что в итоге? Ты не можешь на ней жениться, потому что пока проблема не решена, ты не имеешь права рисковать. Так вот, пока ты будешь ждать, чем дело кончится, Стелла тебя дожидаться не будет. Она другого мужа себе подыщет и начнет его раскручивать, тоже молодого, красивого и не без вокальных способностей, только в отличие от тебя у него будут человеческие мозги. Человеческие, а не козлиные. Так что не ной и не жалуйся, от меня ты получаешь только то, что заслуживаешь.

Зотов резко повернулся и вышел из комнаты. Через пару минут он снова заглянул, на этот раз полностью одетый.

– Ложись спать. И не вздумай пить. Завтра приду рано, начнем заниматься. Будешь не в форме – убью.

***

Следователь городской прокуратуры Константин Михайлович Ольшанский был одним из тех, кто искренне сожалел об уходе Насти Каменской из уголовного розыска. Когда-то отношения у них были, мягко говоря, напряженными, Ольшанский просто не замечал женщину-оперативника и привычно хамил ей, как хамил огромному количеству людей. Настя же, не переносившая никакого хамства, следователя избегала, а если это не удавалось, пыталась в ответ на хамство огрызаться и сама же себя за это не любила. Со временем все утряслось, Константин Михайлович открыто признал в Насте острый ум и сообразительность и объяснил ей, что он не хамит, а так своеобразно говорит комплименты. Это было формой извинений, которые Настя с радостью и безоговорочно приняла, так как знала, что Ольшанский – профессионал высочайшего класса. С тех пор совместная работа превратилась для них в обоюдное удовольствие, которого оба они лишились в связи с переходом Насти на аналитическую работу. Поэтому, увидев Каменскую в своем кабинете, следователь не мог сдержать радости.

– О, какие люди! – весело закричал он, когда она вошла в кабинет. – Неужто вернулась, Каменская?

– К вам – всегда, – улыбнулась она в ответ. – Лично от вас я никогда не уйду, я ваша до гробовой доски. У вас опять новые очки. Не устали в погоне за модой?

Ольшанский снял очки в модной красивой оправе, недоуменно осмотрел их, помаргивая ставшими вдруг беспомощными глазами, и водрузил на место.

– Какая мода, побойся Бога. – Он виновато махнул рукой. – Соседка в гости приходила, трехлетнего малыша с собой привела, а я в этот печальный момент в ванной отмокал после суточного дежурства. Очки-то я на диване оставил, вместе с газеткой, которую перед тем читал. Ну вот, я в ванной кайф ловлю, а ребеночек тоже свой кайф ловит, мои очки ломаючи. Жена с соседкой языками зацепились и радуются, что пацан не плачет. А чего ему, сердешному, плакать, когда в руках такая игрушка замечательная, да еще со стеклышками, через которые весь мир по-другому смотрится. Короче, пришлось мне в тот день в старой оправе дохаживать, ну в той, помнишь, которая вся клеенная-переклеенная. Нина моя посмотрела на меня, головой покачала и поехала куда-то. Вернулась вот с этой. А что, она правда модная?

– Супер, – заверила его Настя. – Самый писк. Моднее не бывает. Чаю-то нальете по старой памяти?

– Эк, матушка, заворачиваешь, – укоризненно покачал головой Константин Михайлович, – ежели по старой памяти, так я помню, что ты кофий пьешь, а вовсе не чай. Проверять меня вздумала? И не гляди на меня невинными глазками-то, не обманешь. Я и так знаю, зачем ты явилась. Не от любви непреходящей ко мне, а от любви к искусству. Колечком интересуешься?

– Интересуюсь. Но вами – больше.

Ольшанский рассмеялся, сверкая ровными белыми зубами, а Настя, в который уже раз, подивилась тому, как такой объективно привлекательный мужчина ухитряется выглядеть неухоженным недотепой.

– Не купишь, Каменская, не купишь, я на такие фокусы не податливый. Ты мне скажи лучше, чем тебе колечко это глянулось. И не вздумай мне врать, я тебя еще, помнится, лет эдак пять назад предупреждал, что скрывать от следователя информацию нельзя.