Реквием

– Это неслыханно замечательно, – улыбнулась Лена. – Но настоящей подруги я там не встретила, ни с кем из девушек так и не сблизилась. Там как-то каждый больше сам за себя. Такие вот пироги… Только с тобой я могла быть самой собой.

«Лена никогда в словах не была такой откровенной», – поразилась Инна.

– Тебе были чужды мысли об одиночестве, ты, как правило, не признавала интервенции в свою личную жизнь и сама в чужую не вторгалась. Это и затрудняло тебе общение. Боялась ущемления в правах? Ты всегда трудно и редко раскрывалась, хотя слыла в коллективе общительной. Но это касалось только общественной деятельности.

– Не всем показано быть открытыми. Может, мне твоей дружбы хватало? – Мило так, по-доброму сказала Лена.

Инна старалась не подавать виду, что заметила волнение подруги. Но у неё тоже нещадно саднило в горле, и комок колючим ежиком подбирался к самым гландам, мешая дышать.

– Окружение было достойное, но не для тех, кто с периферии, – облизав сухие губы, устало отозвалась Инна.

– Ну почему же, по знаниям не отличалась. Существовали, конечно, и другие параметры, но меня они не волновали. Я не претендовала.

– А зря, Степаненко с тебя глаз не сводил два года. Серьезные виды на тебя имел.

– Я не о поклонниках, а о круге общения.

– А я о нем. На мой взгляд, жених он был хоть куда.

– И хоть для кого? – в шутку вставила замечание Лена, хотя так о нем не думала.

– А ты не рискнула. Мне кажется, одно время ты им не на шутку была увлечена. Это была тайная симпатия? Взвесила бы свои силы, подсчитала ресурсы, оценила, а ты это дело на самотек пустила, – шутя, не отставала Инна.

– Полюбила бы, осмелилась. Просто нравился. Были некоторые «но»… Помню нашу с ним последнюю встречу: появился в общежитии, где мы с Андреем над конспектами корпели, вошел в комнату, посмотрел на нас, все понял и ушел навсегда.

– Сколько тебя помню, внутри ты была грустным закрытым человечком.

– Зато снаружи – веселой и легкой.

– Не умела гордиться, хвалиться, спокойно относилась к чужому богатству, радовалась чужому успеху, таланту. А я всем душу свою открывала, всех принимала. Не очень-то к людям присматривалась, торопилась общаться, не пытаясь в них разбираться.

– Серьезно я стала изучать человеческую натуру слишком поздно, после защиты диссертации. А тебе просто хотелось разбавить боль в сердце максимально широким кругом друзей.

– И даром это для меня не проходило. Я тонула в разочарованиях.

– Куда же без них, – сказала Лена, улетая мыслями в свои неудачи.

После нескольких минут какого-то глухого оцепенения Инна сказала:

– А помнишь смешной случай, происшедший с тобой во время вступительных экзаменов в МГУ?

И Лена не сразу, но вернулась в настоящее. Инна с улыбкой смотрела на подругу. Локти ее упирались в матрас, подбородок покоился на развернутых ладонях.

«В полутьме ее головка, как цветок в обрамлении листьев», – промелькнуло у Лены приятное сравнение.

– Это тот, про двух пятикурсников, которые в коридоре, сидя на подоконнике, решали пример по алгебре?

– Да. Ты тогда никак не могла понять, почему ты, школьница, заглянув им через плечо, сразу нашла правильный ответ, а они стали в тупик от не таких уж сложных вычислений. Ты спросила у них: «Неужели за пять лет можно забыть то, что проходили в школе?» А они отшутились, мол, интегралы им мозги высушили». Еще бы тебе не справиться с задачей! Ты же единственная у нас на курсе перед поступлением готовилась по сборнику Кречмара. О, эти жуткие ряды и неравенства! Мы-то в основном дальше задачника под редакцией Моденова не заглядывали.

– Лена, встретились ли на твоем жизненном пути женщины много умней тебя? Такие, которым ты хоть и по-доброму, но по-настоящему завидовала?

– Конечно. Во многих сферах деятельности. Я ни с политикой, ни с идеологией себя не связывала. Никогда напрямую не вмешивалась в интриги, всегда, где можно, передавала бразды правления мужчинам. Взаимоотношения между людьми мне трудно давались. А вот талант ректора Черновой из липецкого университета, где работает Лариса, в этом плане, при всей её величайшей всеобъемлющей доброте, настолько могучий и острый, что моё к ней обожание не знает границ. У неё умное, красивое, очень доброе, открытое лицо. У чиновниц обычно проявляется – как бы они ни стремились это скрыть – какое-то надменное выражение. Лица их будто бронзовеют. А то еще хуже: стервозность на них отпечатывается, змеиность характера. У Веры Федоровны этого нет.

– В таком случае она или на самом деле удивительно человечна, или прекрасная актриса. А может, легко продвигалась по служебной лестнице, имея мощную поддержку.

– Я ценю людей из глубинки, самостоятельно достигавших намеченных целей, – недовольно возразила Лена.

– Ты сама из их числа.

– Вот именно. Но мне недосягаемо далеко до нее.

– У каждой из вас свой талант. Просто ты свой поздно смогла развернуть.

– Именно в этом и проявилась моя недальновидность. Надо было всё что можно отбросить и заняться главным.

– Детей не откинешь.

Лена улыбнулась: