Реквием

– Только не скоро зима в душе повернула на весну, – усмехнулась та. – Трудно в детском возрасте причинно-следственные связи между событиями устанавливать. А тут еще отцовские гены своеволия и упрямства проступали. О них постоянно напоминала мне мать. Мол, не прервалась чёртова отцова порода, отросла веточка и крепко укоренилась. Да и безрадостное детство во мне бунтовало. Вот и подбивала мальчишек на шалости. Но тебя не удавалось совратить. Не хотела ты вливаться в наш «коллектив». Тебе нравилось читать, анализировать задачи. Ты находила их захватывающими. Хотя при острой необходимости, если по делу, и ты могла, заступаясь за кого-то, пустить в ход кулаки. Не шла на попятную.

Обычно от мальчишек ждали мужских поступков. Им приходилось доказывать в своей среде, что имеют право «на гордое звание мужчины», на первенство. Часто это выглядело глупо. И у некоторых взрослых, обладающих набором предрассудков типа: настоящий мужик обязан пить, драться и доказывать, что не трус, мы наблюдали проявление переоценённости силы. Нет чтобы словами, умом.

Я боялась драться, но преодолевала себя, и в этом тоже видела свое мужество. Это было очень даже мое. «Раззудись плечо! Немыслимый азарт! А ты в выполнении трудной работы его находила, мол, сумею, добьюсь! Прилежно и упорно постигала, казалось бы, недостижимое, словно черпала в этом колоссальное удовольствие. И я осмеливалась предполагать, что тебе на самом деле нравится вкалывать. Ты была вечно по горло занята работой, а я не знала, куда себя деть. Мной руководил страх быть изгоем в нашей хулиганской компании, а ты пыталась чем-то красивым или умным приковать к себе внимание. Старалась быть не похожей на других, но иначе, чем я.

– Выдумываешь. Не старалась, само так получалось. Мне в этом плане было намного легче, чем тебе. В шесть лет я уже четко ощущала, где права, где нет, чувствовала, кто передо мной: хороший человек или плохой. Конечно, каких-то тонкостей не понимала… Видно, детдом хорошо «просвещал» и заставлял думать. Там же произошло мое первое столкновение с неизбежностью. Я рано поняла, что недостижимое существует, и это сослужило мне хорошую службу, когда я стала взрослой.

– Большинство детей каким-то чутьем, не отдавая себе отчета в причинах, угадывают что правильно, а что нет. Только не я. Может, и правда гены виноваты? Дурная слава опережала меня. Мать редко наезжала из города, но все жалобы от соседей успевала выслушивать. То не поздоровалась с кем-то, то грубо ответила, то подралась. Но ведь всегда за дело! Та тетка не заслуживала, чтобы я ей здоровья желала. Я ее пламенно ненавидела. Эта зараза вызывала во мне благородную ярость! Я из принципа ее не замечала. Так иногда хотелось с детским, телячьим восторгом швырнуть ей вдогонку роскошный, ядреный «развесистый» матерок и при этом испытать шикарный прилив гордости! И тем хотя бы на время отодвинуть свои внутренние проблемы. Но, положа руку на сердце, сознаюсь: не трогала я ее. Боялась, что бабке чем-нибудь навредит.

– Не распинай на кресте ни себя, ни других. Когда мы ненавидим кого-то, мы ненавидим в его образе и то, что сидит в нас самих.

– То, чего нет в нас, – не трогает.

– Ты же сама замечала, что мы постоянно, подчас неосознанно, сверяем нашу внешнюю жизнь со своим внутренним «я».

– Ты хочешь сказать, что в тебе нет ненависти к Андрею, потому что в тебе вообще ее нет? Если бы все ненавидели зло, поселившееся в их сердце! Некоторые им гордятся до старости.

– Не от большого ума.

– Я в детстве любила сказать, точно кипятком окатить. Часто уснащала речь отборной бранью и не раскаивалась. Матом легко было наладить не только мальчишек, но и некоторых вредных взрослых. Раз-два – и дело на мази. Я в дамках. Отстали! Переходила все мыслимые и немыслимые пределы. И никто мне не начальник. Меня будто бес подстегивал. С удовольствием дерзила взрослым. Чувствовала себя в тот момент независимой, сильной, уверенной. А что потом? А-а… трава не расти! И оправдывала свои выступления тем, что я тоже человек и имею право голоса.

Плохой быть интересно и легко. Иду, бывало, «руки в брюки», рискованные шуточки отпускаю, чтобы скрасить себе жизнь, или ору свою любимую «Цыпленок жареный, цыпленок пареный» и такую ощущаю свободу! Тебе такого не понять. Ты «Темная ночь. Только пули свистят по степи» вечно нудила себе под нос. А я другой раз после своих «подвигов» сбегу в лес, упаду в розово-лиловые облака душицы с золотистыми пятнами зверобоя – и ничего мне в жизни больше не надо! Благодать!

– Такое счастье мне было недоступно.

– Я понимала, что ты чувствовала себя ребенком, которому нет места в мире, среди людей без сердца.

– Ты тоже. Мне на самом деле часто казалось, что я слишком чувствительна, чтобы жить в мире несправедливости. Потом обнаружила, что в нем есть много хороших людей. Жалела невезучих. Они заслуживали лучшего. А в лесу ты пережидала, пока страсти в твоей душе улягутся?

– И у матери тоже.

– Обидчивость с годами прогрессировала или затухала?

– По-всякому бывало. Не поручусь, что второй вариант преобладал.