Река, текущая вспять

Они немного поболтали, потом Томек сходил за перстнем. Ханна открыла камень и выкатила капельку на ладонь. Потом другой рукой взяла амадину и посадила рядом.

— Пей, птичка моя, пей… — нежно произнесла она.

Птаха немного посомневалась, а потом все произошло быстро: она наклонилась к капельке, блестевшей, словно жемчужина, забрала в клюв и одним движением проглотила.

— Теперь она никогда не умрет… — прошептала Ханна.

— Никогда, — повторил Томек.

Они посадили птичку в деревянную вольеру, которую Томек смастерил на прилавке. Ханна молча наблюдала за амадиной, а потом тихо сказала:

— Знаешь, Томек, мне в голову пришла забавная мысль…

— Какая? — спросил мальчик.

— В тот момент, когда она проглотила капельку, мне показалось, что река Кьяр потекла обратно… Она текла вспять только ради одной-единственной капли воды. Чтобы та когда-нибудь оказалась в клюве маленькой амадины… Теперь все закончилось…

Томек слушал как завороженный.

— Ты хочешь сказать… все, что мы видели, исчезло?

— Не знаю… Может быть… Так странно…

Томек вспомнил о тех чудесах, которые они видели по дороге: Лес Забвения с медведями, огромные синие цветы-«паруса», Несуществующий остров, ставший Существующим, колдунью на качелях, деревья с белками-шишками…

— Будто мы видели сон… — продолжала Ханна. — К тому же мы ничего с собой не принесли. Ушли с пустыми руками и пришли ни с чем…

Радостная улыбка озарила лицо Томека, и он побежал в пристройку.

— Ханна, я все-таки кое-что привез. Я не осмеливался тебе показывать, но, по-моему, время пришло.

Он протянул ей флакончик с ароматом, приготовленным Пепигомой.

Ханна вытащила пробку и глубоко вдохнула. Она увидела холм, танцоров и музыкантов, увидела скамейку, на которой они сидели с Томеком, среди друзей, под дождем из цветочных лепестков…

— Томек… — прошептала она.

— В этот раз ты останешься? — взволнованно спросил Томек.

— Навсегда… — ответила Ханна.

В этот момент, сидя на жердочке, маленькая амадина зачирикала первую песню вечности.

Ханна

Моей матери

Пролог

Однажды я написала тебе, Томек, что, прежде чем я зашла в твою лавку, со мной случилось много невероятных приключений. И еще более невероятные пережила я, пока ты спал долгим сном в деревне Парфюмеров, а потом плыл через океан. Ты часто спрашивал, где я была все это время, что делала. Пришло время все тебе рассказать.

Но прежде чем начать историю моего путешествия, хочу сказать тебе, что никто никогда ее от меня не слышал и не услышит. К чему? Мне бы не поверили. Подумали бы, что я сочиняю, или что мне это приснилось, или, может быть, что я сумасшедшая.

Один ты, Томек, мне поверишь — после всего, что мы пережили вместе.

Эта история — лучший подарок, какой я могу тебе сделать. Конечно, есть еще тысяча прекрасных вещей, которые я могла бы тебе подарить: например, крохотные лошадки, которые скачут по ладони, — слыхал о таких? А флейта, которая ночью иногда играет сама собой? А цветок, который никогда не вянет? А говорящий камень? Я бы подарила тебе все это, если бы могла. Но знай, ни один из этих подарков не сравнится с историей, которую я тебе расскажу. Тебе одному, потому что ты — самое дорогое, что у меня есть.

Не задавай ни одного вопроса. Только слушай, как слушал бы музыку. Не беспокойся, я ничего не пропущу. Ни малейшей подробности. А когда доскажу — все, рот на замок. Больше я об этом никогда не заговорю.

А теперь слушай.

Глава первая Птичья ярмарка

Вспомни, Томек, письмо, которое я оставила тебе в деревне Парфюмеров. Там я рассказала, как мой отец когда-то купил мне амадину в нашем северном городе.

Это было весенним утром. Помню, как я сидела у отца на плечах, гордая, как королева, в сутолоке птичьей ярмарки. Там было все, что только есть в мире пернатого. Изящная птица-лира, сидящая на высоко поднятой руке продавца. Тысячи неразлучников в разноцветных клетках. Страус, которого продавец вел за собой на поводке, как поводырь — ручного медведя. Ослепительно яркие ара, голубки, белые, как снег, ткачики… Все это свистело, щебетало, ворковало, пищало, пело. Вот говорят, что дети не сознают своего счастья. Я свое сознавала. Для меня оно было вполне определенным: счастье — это когда тебе шесть лет, ты сидишь у отца на плечах, держась за его голову, смотришь сверху на город, ошалевший от гомона и многоцветья, а главное — имеешь право выбрать из всех птиц, какие есть на свете, ту, которую мы унесем домой.

«Какую птичку ты хочешь, Ханна? Какая тебе больше всего нравится?»

Такой вопрос задавал мне отец каждый год с самого моего рождения. И каждый год я показывала пальцем: «Хочу вот эту, хочу вон ту…» Он тут же ее покупал, не глядя на цену, и я подсаживала ее в большую клетку к прочим.

Почему в этот год я все никак не могла решить, чего хочу? Трудно сказать. Во всяком случае, был уже полдень, а я все еще не выбрала. Было очень жарко, так что отец свернул в затененный проулок, подальше от толчеи, и мы присели на каменные ступени ближайшего крыльца.

— Посидим тут немножко, — сказал он, — передохнём.