Река на север

Она помахала им издали. Песок вспыхивал на солнце под ее ногами. Выше, над головами, громоздились округлые купы деревьев.

— Если ты сваляешь дурака, — нотками Королевы произнес Губарь, — кто-то сделает это за тебя. Такие женщины не ходят одинокими...

Он чуть не признался — даже самому себе, кто для нее важнее. Впрочем, теперь он не был уверен. "Надо... надо спросить, — подумал он, — сын или я?"

Он оценивал ее издали. Он забыл, что владел этим телом. Теперь там, словно на другой планете, она принадлежала самой себе. В этом заключался парадокс пространства — удаленный предмет казался недоступным. И в юности, когда он был полон нежности ко всем женщинам, он испытывал то же самое. Простые вещи нельзя объяснить, их надо прожить. Он вдруг испугался, что Губарь угадает его мысли.

— Я не могу бесконечно экспериментировать, — сознался он и перевел взгляд на воду. На ее поверхности то и дело возникали круги. Дно реки было песчаным и чистым, но перед косами течение вырывало ямы. Под корягами прятались налимы. Он знал это.

В общем, Губарь прав — по сути, но не в частном порядке. Теперь, конечно, не всякая женщина способна свести тебя с ума. Если бы только он не знал, каким счастливым можно быть с ними.

Губарь крякнул от досады, по-прежнему не отрывая глаз:

— Ты глуп...

— Перестань меня учить... — ответил он.

— Ну-ну... — Губарь выпростал затекшую руку. — С новым годом...

Кожа у него никогда не загорала, а к вечеру отваливалась чешуйчатой, как у ящерицы.

Она позвала их издали:

— Мальчики, перестаньте ссориться, идемте купаться...

— Жарко, — примирительно сказал Губарь, то ли давая ему шанс исправиться, то ли действительно устав. — И жалко не ее, а тебя.

— Брось, — ответил Иванов. — Прибереги для другого.

— Дурак! — констатировал Губарь.

Он начал с того, что оперся руками о песок, подтянул ноги и только потом вскочил.

— Последний совет, — произнес он, — закрой глаза и прыгай, не прогадаешь.

Когда-то в школе он имел привычку густо краснеть — до корней волос, отвечая урок. Впрочем, учился он хорошо, пока не увлекся театром и Королевой.

Иванов не успел ответить. Губарь уже бежал, увязая в песке и разбрасывая его, как уборочная машина. Регулярное употребление пива отрицательно сказывалось на его фигуре, однако при его росте это было еще не так заметно.

Вода почти не освежала. Утром, когда сверху, из водохранилищ, спускали ее излишек, течением поверху несло снулых лещей.

В воде она бросила короткий взгляд: "Только не при всех..." У него отлегло на душе. Губарь ничего не заметил. А он сразу же все понял: она так же, как и он сам, боится выдать себя. И у него возникло обманное чувство, словно, что бы они ни делали, что ни говорили, они все время думали друг о друге, и все, что они сегодня произносили, предназначено только им двоим, а все остальное — игра. Он не поверил себе. Он вспомнил то немногое: "У меня в роду были венгерки", — что она успела сообщить сегодня. И: "Я ужасно неразборчива в еде"; или: "Из верных друзей я предпочитаю саму себя..."; и понял, что в число их еще не попал, и сразу испытал легкое сожаление, потому что она забегала вперед — лично он никогда бы так не говорил, — зато попал к оракулу. Но прежде они целовались в подъезде. За ночь, которую проспал дома, он успел истосковаться, и у него было время, чтобы усомниться в себе и в ней. Он подумал: "Как она далеко зайдет в откровении?"; прежде чем он примет ее прошлое, он изведется — единственное, что не должно отражаться на его лице. "У меня был сын..." — чуть не объявил он. Пусть она расскажет о нем. И еще она сказала, положив ему на плечи руки и проникновенно глядя куда-то в грудь: "Я хочу, чтобы ты мне верил..." Он ничего не успел ни пообещать, ни обнадежить. Она чувствовала грань откровения и своего скепсиса, и момент был упущен, может быть, потому, что чрезмерная прагматичность в женщинах его отталкивала (он всегда приписывал им свои черты характера), а может быть, из-за того, что на ней был полосатый халат на лямках и он чувствовал, что в подъезде она замерзла, и из-за того, что у нее были чуткие шершавые губы и она их не подкрасила. То, что она любит светлые вина, он уже знал. Прежде, чем Губарь настиг их в городе и потянул на пляж, он добился еще одной фразы: "Я соскучилась...", но не более. Старый першерон! "У тебя такие всезнающие глаза, я хочу, чтобы у меня были такие же..." Признание, брошенное второпях. Если бы она понимала, что за этим почти, почти ничего не стоит, кроме вселенской грусти. Чего он хотел? Добившись точности чувств, вернее, сведя их к минимуму, ты одновременно выигрываешь и проигрываешь. Он и сам пока не знал. Предпочитал думать не до конца. Слишком это большое удовольствие — находить в себе куски льда. Потом Губарь все испортил, кричал, что знает совершенно потрясающие места и вел машину, как пьяный, и ловил мух в салоне. День был посвящен чисто физическим упражнениям.