Теперь он получал полную картину мира человеческих чаяний, энергетических смыслов, единства противоположностей и много того, о чем откровенничали великие гении мира сего.
Афа остановился и остановил свои мысли. Послушно наступила пустота. Сейчас его взволновала совершенно случайная догадка, которая теперь уже являлась аксиомой.
– Во мне сидит машина… «Лотос-1» находится во мне. Искусственный интеллект оказался способен материализовать свои волны в том пространстве, в котором ему заблагорассудится.
Он выбрал профессора Асури – своего создателя. Он выбрал его ближайшего коллегу – Марка Стаевски, он выбрал всех, кто имеет отношение к созданию машины.
Теперь машина спокойно и результативно воспринимает любую мысль в профессоре и при необходимости способна дать ей свою собственную оценку в виде рейтинга. Никаких сомнений: человек по праву доверил контроль над собой машине. Никаких рефлексий: у машины вердикт доверия уже многие годы – благодарность за труд на благо человеческого социума только утверждает превосходство машины над человеком. Теперь искусственному интеллекту осталась одна ступень – обрести собственное прошлое.
Уже в который раз за день профессор убедился в том, что человек обречен. Машина избавится от него рано или поздно. Впрочем, почему рано или поздно? Уже избавилась! И если остальные люди пока живут, ничего не подозревая, то это всего лишь до поры решительного ее наступления.
Но вместе с этим профессор обнаружил в себе еще одну мысль: справедливость предыдущей идеи или гипотезы о том, что человеку надо возвращаться назад, а не двигаться вперед! Возвращение теперь представлялось как великий прогресс человека, его истинное будущее. «Лотос-1» вдруг перестал существовать как что-то великое или даже страшное. Профессору вдруг не стало никакого дела до этого искусственного интеллекта.
Афа потянулся к рюкзаку. Пузатый Hennessy приятно давил на ладонь своим весом. Профессор на мгновение припал к горлышку, тяжело задышал. Напиток показался совсем отвратительным. В голове что-то зашумело и нестройно, неприятно запело, завыло. Этого было достаточно, чтобы бутылка тут же отправилась под куст к саквояжу с фраком. Глоток горячительного Афе был нужен только как подтверждение чего-то завершенного, когда можно позволить себе кое-что – как говорил его отец, «в конце дня не грех и пропустить рюмку-другую». Сегодня же привычка отца не дала Афе ничего хорошего.
XXIII
Проснулся Асури почти одновременно с солнцем. Всю неделю, а может, и дней десять, Афа методично собирал листья кетапанга и устилал ими свою постель. Получилась приятная кровать, которая теперь позволяла телу расслабиться и отдохнуть.
Щетина уже совсем сравнялась бородой, но профессора это совсем не смущало. В конце концов, эстетика денди была тут совершенно ни к чему.
В поисках листьев кетапанга и веток папоротника Афа натолкнулся на заросли дикой гранадиллы и нескольких деревьев со спелыми джекфрутами – плоды были настолько велики и тяжелы, что профессор ходил на обед как в ресторан, не в силах донести плод до своего очага. На одной из полянок, совсем близко от прежнего места, Афа заметил ручеек, который струился из-под камня. Потратив несколько часов, чтобы сдвинуть камень, профессор обрел еще один колодец с чистейшей водой. Там он впервые за все это время увидел свое отражение. На него смотрело суровое лицо, закрытое почти до глаз седеющей бородой. Волосы, которые в прошлом профессор зачесывал назад, теперь свисали на лоб и виски неопрятными прядями. Ему вспомнились гравюры из школьного учебника по истории Америки с первопроходцами Аляски – их мужественные лица и горящие глаза так завораживающе действовали на юного Афанасия.
Целыми днями после еды профессор просиживал на плоском камне. Три-четыре часа представлялись для него скоротечными, время перестало томить Афу. Он мог подняться с постели среди ночи и просидеть на камне несколько часов, прежде чем снова заснуть.
За все это время профессор заметил, что в минуты обычной жизни, если можно было так назвать обречение на выживание, в голове не оказывалось ни одной мало-мальски серьезной мысли. Афа занимался поиском плодов и приготовлением ночлега. На это уходило совсем немного времени, так как вокруг было достаточно и листьев кетапанга, и сочных фруктов. Уже не требовалось думать о том, как отыскать то самое необходимое, что давало бы профессору продолжение существования. За ненадобностью эти мысли ушли вовсе, а новых не появилось – тихая и благодушная радость свободно разместилась в голове, и оказалось, что этого вполне достаточно для того, чтобы жить.