Рейнеке-лис

Жар этой речи еще не потух,
Как появился Геннинг — петух,
Ведя за собой все свое потомство,
Познавшее дикое вероломство.
В зал королевский носилки внесли
С жертвой, которую не спасли.
Это была госпожа Крацфус — наседка,
Рейнеке-лису она — соседка.
Ах, все описать это — выше сил:
Ей Рейнеке голову откусил
(Причем недавно, прошлою ночью).
Пусть король увидит это воочью!
Плача, петух подошел к властителю:
"Счастье мое навсегда похитили!"
Два петуха стояли рядом
С опущенным книзу могильным взглядом.
Оба они обливались слезами, —
Король это видел своими глазами.
Первый был знаменитый Крейант
(Может быть, самый большой талант
Из существующих талантов
От юга Франции до Нидерландов —
В кукареканье). А второй —
Был Кантарий, певун и герой.
Оба держали зажженные факелы,
Оба, как сказано выше, плакали,
Оба родными братьями были
Крацфус, которую так любили.
Два других петуха, что носилки держали,
Тоже к близким родственникам принадлежали
И также с лицами похоронными
Зал оглашали плачем и стонами.

"Ваше величество, — начал петух, —
Все, что я думаю, выскажу вслух,
В глубокой надежде, что на виноватого
Тотчас обрушите тяжесть расплаты вы.
Неужто мне все это не приснилось?!
Зимнее время весной сменилось,
Цвели цветочки, росла трава,
Весна вступила в свои права.
И мне было радостно, не скрою,
Веселой вешнею порою
Средь дочерей и сыновей
Внимать, как свищет соловей.
Чтó деткам не покуролесить?
Сыночков было дважды десять,
А дочек было дважды семь.
Так жили мы семейством всем.
Мы жили, горести не зная.
Стена — двойная, крепостная
Надежно защищала нас
От злых гостей в недобрый час.
За монастырскою стеною
Я проживал с детьми, с женою,
Забывши горести и страхи,
Не обижали нас монахи.
Корм себе добывали мы сами.
Двор был охраняем псами:
Вернее, чем любой засов,
Шесть сильных, шесть большущих псов.
Рейнеке рыскал вдоль стен монастырских,
Но не ушел от псов богатырских.
Так ему потрепали шубу,
Что казалось: конец пришел душегубу.
Все же он, к сожалению, спасся,
А спасенный, терпением подзапасся.
Мнилось: исчез навсегда. Но на днях
Видим: бредет к нам какой-то монах.
Да уж не Рейнеке ль это часом
Подкормиться хочет куриным мясом?
Не он ли это, чертов предатель?!
"Чего тебе надобно? Эй, приятель!"
Но Рейнеке тут достает как раз
Подписанный вами монарший указ:
Мол, все враждующие звери и птицы
Должны немедленно мириться,
Мол, сим указом война запрещается,
А кто в чем виновен — вина прощается.
"Ну что ж, — говорю, — указ неплохой.
Но ты, — говорю, — кто такой?
С чего ты стал на себя непохожим?"
"Я, — говорит, — стал слугою божьим.
Забудьте, — говорит, — ваши прежние страхи,
Я, — говорит, — пошел в монахи,
Я, — говорит, — день и ночь молюсь,
Едва от усталости не валюсь,
Но все же молюсь, вопреки усталости,
Чтоб господь простил мне былые шалости.
Итак, — говорит, — живите с миром.
А я, — говорит, — расстался с миром.
Я, — говорит, — больше мяса не ем.
Я, — говорит, — стал другим совсем!"
Выразив отвращение к мясу,
Он дал мне пощупать нарамник, рясу,
А это, говорит, власяница —
Носить нелегко, да сподручней виниться.
А вот — свидетельство от настоятеля...
Спрашивается: мог устоять ли я?
Ах, я брата узрел в нем, в грабителе,
Поверил, что он обитает в обители.
"Ну, — говорит, — храни вас бог
От всяких напастей! А я — побёг!
Мне надо прочесть еще "Сексту", "Нонну"
И "Веспер"[3] — все по Христову закону".
И, молитвы шепча, он побрел восвояси
Во власянице своей и рясе.
Стал я в себя приходить понемногу:
"Ну, наконец-то! Ну, слава богу!
Теперь-то, выходит, дрожать нам нечего!"
Так меня убедила речь его.
К супруге, сидевшей на насесте,
Вбежал я с вестью о манифесте.
К детям, к родственникам, ко всем:
Покончено с войнами, мол, совсем!
А раз такие пошли перемены,
Покинуть пора монастырские стены,
Этот глухой монастырский двор;
Пора, говорю, выходить на простор!
Но только вышли мы за ворота,
Из-за ближайшего поворота
Выскочил Рейнеке — цап-царап! —
И не избег его страшных лап
Младший сынок мой, цыпленок возлюбленный,
Необычайным коварством загубленный!
Конечно, куриное мясо лакомо.
Все это так. Жить хотим, однако, мы!
Меж тем он хватает исподтишка
То цыпленка, то курочку, то петушка —
Кого-нибудь каждую ночь хватает.
Бедное наше семейство тает.
Что собаки? Что егеря?
Все старались помочь нам. Зря!
Осталось пятеро душ всего
От шумного выводка моего.
Как бы к святому отмщенью взывая,
Лежит здесь дочь моя неживая,
Моя любимейшая дочь,
Погибшая сегодня в ночь.
Собаки ее отбить не успели.
И хоть Рейнеке сам уцелел еле-еле,
Он, собравши остаток сил,
Как видите, голову ей откусил.
Как же это все зовется?!
Чье сердце гневом не отзовется?
Я призываю лиса к суду!
Я, ваше величество, мести жду".