Рейнеке-лис

Вот плотник Рюстефейль прибегает
К месту, где "дядюшка" изнемогает:
Подобное диво не каждый день
Видят и жители деревень:
Чтобы медведь сам попался в ловушку!
В ближайшую плотник бежит пивнушку,
Где, несмотря на столь поздний час,
Свет в окошке еще не гас,
В пивной засиделись дружки-приятели.
Рюстефейль крикнул: "Да вы что: спятили?!
Как можете вы в кабаке сидеть,
Когда у меня во дворе — медведь?!"
Тут всех как будто волной подхватило:
Кто грабли берет, кто хватает вилы,
Кто — мотыгу, кто — топор,
Кто на дреколье ломает забор,
Поп и оба церковных служки
Избрали оружьем церковные кружки,
Даже кухарка священника — Ютта,
Здесь оказавшаяся почему-то,
Добрая Ютта, в округе нашей
Прославившаяся своею кашей,
Ютта и та спешила вразвалку,
Бежала, свою захвативши прялку,
Чтобы на Брауна ее обрушить,
Прялкой несчастного оглоушить!..
Браун помертвел весь: "Ну, мне — каюк!
Сейчас меня по затылку — тюк!"
По все же рванулся и вытащил голову:
Жалкое зрелище черепа голого!
На ушах, на морде — ни шерсти, ни кожи.
Это что же, господи боже!
Кровь по ушам его так и хлещет,
Сердце медвежье от страха трепещет.
Как же он поступил рискованно!
А передние лапы все еще скованы.
Он вырваться пробует, надрывается
И все же в конце концов вырывается.
Когти и кожа с медвежьих лап
Остались в колоде. Медведь ослаб.
Он ни бежать, ни ходить не может,
И никто не выручит, не поможет.
Живым ему не уйти отсюда.
Ах ты, Рейнеке! Ах, иуда!
Горьким сей оказался медок.
Умный такого медка не едок!

Но вот и Рюстефейль и компания.
Что будет, представить можно заранее.
Сейчас начнут его колотить,
Цепами, дубинами молотить.
Рюстефейль первым — хлоп его в лоб!
Жердью огрел по затылку поп.
Бьют мотыгами, бьют цепами,
Кузнец кувалдой бьет и щипцами,
Колья тычут медведю в нос.
Прохватил господина Брауна понос.
Бьют его старики и старушки,
Лупят детишки его по макушке,
Сильный бьет его и убогий,
Лупит Шлоппе его кривоногий,
Дудольф носатый чрезмерно лют.
В общем, медведя, как зайца, бьют!
Бьет его Гéрольд цепом деревянным,
Бьет вместе с зятем своим окаянным —
С Кюкельрейном-толстяком,
Который камни дробит кулаком.
Госпожа Квак и служанка Ютта,
Госпожа Тальке настроены люто, —
Лупят лоханками по спине,
Каждая просит: "Позвольте и мне!"
Весь в крови на медведе мех.
Бабы свирепствуют больше всех.
Но, пожалуй, Кюкельрейн был коноводом,
Он был, говорят, всех знатнее родом:
Госпожа Виллигтраут — его мать,
А отца затрудняемся назвать.
Правда, шел по деревне слушок упорный,
Что папаша его — это 3андер черный,
Пахарь, который пахать не дурак.
Но утверждать невозможно, что все это так.
Мало ль что выдумать хотят?
А в Брауна пока что камни летят,
Лупят его мужчины и бабы —
Сжалился, ну, пусть один хотя бы!
Плотника брат прибежал последним
(Он в селе проживал соседнем), —
Сзади как трахнет медведя дубьем!
"Эй, навались! Ну, теперь — добьем!"
И все же Браун, несмотря на дубье,
Ринулся в бешенстве на бабье.
Бабы начали тут спасаться —
Прямо в холодную реку бросаться.
Заметить пользительио, что река
Была относительно глубока.
Первым спохватился поп,
Как если б случился всемирный потоп:
"Спасите мою служанку Ютту!
Она потонет через минуту!
Прыгнула в воду она впопыхах
В теплом салопе и в серых носках!
Ставлю две бочки пива спасителю
И помолюсь за него Спасителю!"
Как мужичью тут не прыгнуть в воду?
Браун, полумертвый, обрел свободу,
Пока из глубины реки
Баб выуживали мужики,
Считая, что Браун все равно подохнет
Раньше, чем Юттин салоп подсохнет.

Но медведь пока что еще не подох,
Полуослеп он и полуоглох.
При такой исключительно тяжкой доле
Жить ему не хочется доле,
И решает Браун в реке утопиться
(А еще говорили, что он тупица).
Мужики забьют его все одно,
Лучше уж камнем пойти на дно,
И он в глубокую реку бросается,
Чем от ужасной смерти спасается.
Плавать медведь не умел... Но вот,
Смотрите, пожалуйста, — он плывет!
Вниз несет его по течению,
К всеобщему крайнему огорчению.

И говорят тогда мужики:
"Какие ж, однако, мы дураки!
Как же мы бурого не доконали?
А все из-за баб наших! Вот канальи!
Чего было сдуру плюхаться в воду?"
Затем они осмотрели колоду,
И обнаружили мужички
Кожу медвежью и шерсти клочки.
И они загорланили: "Ах ты вор!
Сунься-ка снова себе на позор!
Забыл ты здесь уши свои и перчатки.
Приди за ними, все будет в порядке!.."

А медведь тем временем все плывет,
Все дальше плывет он и всех клянет.
Клянет человеческую породу
И клянет злосчастную ту колоду,
Которая так его предала.
Он горюет, что в грязные влез дела,
Связавшись с мошенником Рейнеке-лисом,
Из-за чего и остался лысым,
Изведав неслыханные мучения.
Но все дальше уносит его течение.
Версты четыре проплыл он было,
Пока его к берегу не прибило.
Кряхтя, он вылез на бережок:
Тут — лесочек, там — лужок.
"Что это за страна такая?" —
Подумал бедный медведь, икая.
Все ему было не по нутру.
И он подумал: "Сейчас помру".
И он снова подумал: "Проклятый лис!
В преисподнюю, чудище, провались!"
И еще он подумал про мужиков,
Не жалевших ни палок, ни кулаков.
Как же его отдубасили крепко!
Да и колода держала цепко.