Реформатор

… «Ну и что? — помнится, произнес отец, внимательно осмотрев макет. Его не удивили ни крохотные живые человечки, ни текущие реки с вереницами барж, ни светящиеся космическим свечением линии электропередачи, ни пульсирующие над вечной мерзлотой трубы нефте- и газопроводов, ни гудящие как ульи, освещенные заводские корпуса. Их, впрочем, было не очень много. Большинство корпусов (ульев) выглядели так, словно тут побывал медведь. Как будто отец все это уже видел. Или знал, как все это сделать. Но не делал, потому что не считал нужным. — Кого ты хочешь этим удивить?»

«Не тебя, — с некоторой обидой ответил Савва, видимо, иначе оценивающий макет. — Я хочу показать это президенту».

Президент, которого Савва называл Предтечиком, переживал период необъяснимой, немотивированной апатии. Как если бы власть была ковром, о который он (как Савва) без конца стирал колени, тягостной наукой, которую он не хотел постигать, постылой работой, которую он не выбирал, но от которой было никуда не деться.

Народ не видел его ни в гневе, ни в радости. Зато (по ТВ) все чаще видел — с кругами под глазами, с мелко подрагивающими руками. Все знали, что он взлетел на вершину власти по чужой воле, но никто не знал, продолжает ли он выполнять чужую волю, а может, вообще не выполняет никакой воли. Главное же, было непонятно, есть ли у него своя воля? И если есть — в чем она проявляется, на что направлена?

Никита недоумевал (вместе с народом). Савва же полагал происходящее с президентом нормальной (неизбежной) расплатой за невыполненные обещания, обманутые ожидания.

«Они всегда следуют за человеком, как тень, — объяснил Савва, — высасывают из него волю, ум, честь, совесть и радость жизни. Это только кажется, — продолжил Савва, — что обманщики и мошенники — счастливые люди. Вспомни, что случилось с первым российским президентом».

С ним, действительно, случилась дикая вещь. Когда-то он пообещал лечь на рельсы, если народу будет худо от проводимых им реформ, но, естественно, не лег, ушел в отставку, передав власть (как шубу с царского плеча) другому президенту. О нем уже стали забывать, как вдруг страну облетела новость: тело первого российского президента обнаружено на железнодорожной насыпи под Нарофоминском… перерезанное пополам. Правительственная комиссия так ничего и не смогла толком объяснить народу: сам ли первый президент решил исполнить некогда данное обещание, а может это террористический акт, или несчастный случай? Над страной повисла глухая (как перед грозой) темная пауза.

«Значит, по-твоему, президент — мошенник и обманщик?» — спросил у Саввы Никита.

«Нет, — ответил Савва, — он всего лишь заложник приведших его к власти обстоятельств, причем — и это очень плохо — добровольный заложник, то есть такой, который искренне становится на сторону захвативших его бандитов, начинает считать их дело правым, требования справедливыми, а тех, кто хочет его освободить — своими врагами. Обычно, — задумчиво добавил Савва, — такое случается с плененными женщинами. Надо помочь ему избавиться от комплекса заложника, превратить в мужика».

Президент пытался вернуть стране управляемость, упразднял старые, учреждал новые органы власти. В результате страна становилась еще более неуправляемой. Регионы расползались в разные стороны, как раки из перевернутой корзины, хотя внешне все подчинялись его решениям, а поначалу так даже обнаруживали в них некую глубинную (мол, давно надо было так сделать) логику. Он выстраивал авторитарную модель управления, но как каменщик, который день работает, два пьет и три отдыхает. Было совершенно очевидно, что подобная модель (когда он один принимает решения и отвечает за все) ему не в кайф, что он слишком (потому собственно и привели к власти) незначителен и (чем-то) запуган, чтобы единолично отвечать за жизнь общества, превратить свои власть и волю в единственный термометр для измерения температуры страны, единственное Солнце и единственную Луну на ее небосклоне. Он отдалял одних, приближал других воров (не воров тогда рядом с властью не было), убеждал их блюсти государственные интересы. Те согласно кивали, но продолжали грабить страну, обманывать его, президента. Он оставил в стране одну-единственную партию, куда как в сточную канаву слилось все, что катилось под уклон и всплывало наверх, потому что не могло утонуть по определению. Только было непонятно: чей это приводной ремень, чьи интересы будет отстаивать эта партия? Он пытался навести порядок в газетах, на радио и телеканалах, дабы они не смущали ослабевший умом от многолетних реформ народ, писали бы, говорили и показывали одно и то же, но было совершенно непонятно, что именно должны они писать, говорить и показывать, какую идеологию проповедовать, какие именно дела президента пропагандировать?