Redrum 2017

— Степового? Так нет его, рогатого. Сказки. А Тарасику шестой пошел. Работник. Мамке помогает.

— Такой мамке и я б помог, — смыв горилкой клейкий страх, Петро неспешно обвел пальцами вокруг рта. Придвинувшись вплотную, он обнял Горпину и крепко поцеловал в губы. Цветастый платок сполз, сорочка расстегнулась, открывая полную грудь. Парубок, окончательно осмелев, увлек хозяйку на лежанку за печкой.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Подкинулся Петро на постели, оттого что мамка поет. Мертвая. Стоит возле гроба, худая и белая, в одной сорочке, с распущенными волосами. Голова склоненная, лица за волосами не видно. И поет колыбельную, качая гроб. А в гробу лежит он — Петро.

Обливаясь холодным потом, хлопец бьет себя по щекам. В голове шумит, и вот-вот выскочит сердце. Петро очумело глядит по сторонам. Занимается рассвет, горница пустая, а из соседней комнаты доносится песенка.

Натянув кое-как исподнее, он на дрожащих ногах подошел к едва приоткрытой двери. Заглянул в щелочку, а там — Горпина, в ночной сорочке, с всклокоченными волосами, тихо напевая, качает люльку.

Словно замороженный, парубок, однако, смотрит не на хозяйку, а на детские ножки, свешенные наполовину через быльца^[7]. Пальцы поджаты к черным от пыли и грязи ступням, напоминая копытца.

Петро протирает глаза — Горпина накрывает кружевной накидкой люльку. Он быстро крестится и возвращается на лежанку.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Вон ту выкатывай, — хозяйка, подсвечивая сверху, указывала под лестницу. В погребе темно и узко, толком не развернешься. Петру лезть туда совершенно не хочется. — Прицепишь кадку, и дело пойдет. Поднимать ведром землю мы с Тарасиком и сами можем, только долго это, и запас воды кончается.

Из погреба веяло холодом и чем-то сладковатым.

— Перельешь рассол и подавай. Ту не тронь, остолоп! — Горпина ударила кулаком по распахнутой ляде^[7]. Петро пригнулся, за шиворот посыпалась побелка. — Вылазь!

Поменялись местами: парубок держал каганец, а хозяйка ворочала бочки.

— Нелегко тебе, поди, ма… Горпина. Без мужа и еще с дитем?

— Маслишься? Вот докопаешь колодец — значит, настоящий казак. А то ночью вы все горазды… Принимай!

Когда кадка была поднята, Петро не поверил глазам. На дне сплелись в клубок мертвые змеи. Ужи или гадюки — неизвестно. Без голов, с содранной шкурой, они все равно вызывали ужас и отвращение.

— …А Тарасик бошки им рубает и домой несет. Потрошит ловчей меня, солью натирает, пересыпает травами и перцем — не может без солонины.

Похоже, там еще была жаба и голый, со вспоротым брюхом, еж. Петра затошнило. Приходилось, конечно, есть одну лободу и щавель, но всяких гадов?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Копает Петро усердно. После горячей ночи с Горпиной духота в колодце не такой страшной кажется. Деревянный журавль кланяется, опуская клюв в узкое жерло, скрипит серая, в длинных трещинах, жердь. Парубок нагружает кадку глиной, Горпина поднимает, переворачивает. Вокруг оголовка изрядно насыпано.

Отчаянно хочется пить, но вида не подает хлопец, все копает и копает. Когда лопата не может взять плотный грунт, в ход идет железный лом, тяжелый и острый.

Петро, запыхавшись, задрал голову. Ну, сколько до сруба? Аршин так до десяти. Глубоко, а все равно жарко, словно в бане, правда, без пара. И как ни крути, ад здесь, на грешной земле, где палит огнем солнце, вода желанней и слаще кагора, и нет никакого рая, обещанного рыжим попом из Верхней Камышевахи. Попробовал бы он вдолбиться в твердое, будто камень, дно! А еще надо быть начеку — мало ли, разогнется поржавевший крючок и полетит на маковку груженая бочка. Увернуться, считай, некуда. И не выбраться без подмоги, в особенности, если журавль поднял клюв с кадкой, как сейчас.

Зато можно передохнуть — Горпина отошла покормить мальца. Странный он все-таки, точно звереныш. А ведь лица его он так и не видал. Одни ноги. Хотя какие ноги — копыта. Как он топотал подле хаты!

Петро передернул плечами. Это ведь и в пыли Тарасик валялся — больше некому. Свинья свиньей, разве что не хрюкает; все рыскает в поисках добычи. Интересно, а говорить он умеет? И тут Петру сделалось плохо. Перед глазами заколыхался ковыль — не разглядеть, кто притаился. Дышит тот, кто притаился, часто-часто, вбирая воздух ноздрями. Следит. Всматривается, выискивает подходящий момент для броска. И только дашь слабину…

Наверху послышался шорох. И сопение — точь-в-точь, как в степи ночью. И шепот, как шелест ковыля.

— Мамо, солонина в колодце?

— Тихо, Тарасик.

— Мамо… Солонина, как батько, в кадке?

— Еще нет. Пускай до воды докопает.

У Петра глаза навыкате. Свесившись в колодец, на него уставилось свиное рыло. Глазки маленькие, недобрые; из раскрытой пасти, с коричнево-желтыми клыками, тянется слюна. Алчно подрагивает грязно-розовый пятак, иссеченный ссадинами и шрамами, бездонные черные дырки с шумом втягивают воздух.

— Солонина, — прошептал Тарасик, и детская ладошка пригладила окрашенные в красное шерстинки вокруг пасти. — Копай быстрей, солонина.