Редкая птица

Ребятки медленно, шажками, охватывают меня полукольцом. Один разжимает губы:

— Брось пушку, фраерок. Ты ведь не будешь палить, себе дороже. А так — с тобой просто поговорят…

Знаю я эти разговорчики в строю. А также номера, шуточки, хохмочки. Мне прошлой ночи хватило.

— Стоп, ребята. В моем положении и корова соловьем споет. На войне как на войне. Еще шаг — буду стрелять.

Вообще-то здоровый прав. Стрелять я просто не хочу. Перед тем как стрелять, никто никого не предупреждает. Мы профессионалы, оба; просто болтовней каждый пытается выиграть, они — расстояние, я — время и положение. Но наган в моей рабочей руке свое дело делает: даже незаряженное ружье стреляет, а оружие самоубийцы, каковым я по их мнению являюсь, уложит одного, а то и двоих легко.

Без напряга. Что и пытаюсь им навязать психоаналитически и внушить телепатией, строя рожи, делая круглые глаза и дергая револьвер в нервическом беспорядке от одного к другому.В любом случае, первым быть никому не хочется.

Картина битвы мне ясна!

Вот он, первый.

Парень на исходной: в руке обоюдоострый нож, рука безразлично опущена вдоль бедра, а морда отсутствующая, как у случайного прохожего. Другой, чуть в стороне, громко звякнул цепью… Раскладка для жесткой шпаны моей отлетевшей юности. Проходили в девятом классе.

В запасе у меня шаг. Я подобран, слегка ссутулен, но если расправиться, доставал паренька как раз в шаг назад. Топчусь, как перепуганный конь, рычу на троих страшным командным голосом, пугая вороненым стволом:

— Стоять!

Громила слева начал движение. Одновременно рукой и ногой. Охнуть он не успел, — стилет вошел легко и плавно. Парень опустился в теплую пыль, даже не сумев понять, что умер. Я уже стою лицом к троим оставшимся. Весь «процесс» занял двадцать сотых секунды. Отработано!

Нападающие, похоже, не совсем поняли, что произошло. Упавший парень одет в синюю водолазку, на его груди ни крови, ни заметного отверстия. Тот, с цепью, уже летит на меня, как булыжник из катапульты. Делаю шаг ему навстречу, прижимаю к себе, словно интимного друга, втыкаю ствол нагана в живот и нажимаю спуск.

Выстрел похож на сильный выхлоп, и только. Пуля пробила ему печень.

На меня, кажется, рухнуло небо. Вместе со всем содержимым. Пытаюсь приподняться на четвереньки, удар ботинка в низ живота опрокидывает. Ребятишки «поласкают» меня ногами в свое удовольствие — месть за страх, что перенесли.

Бьют очень больно, но неточно, раз я все еще ясно соображаю.

Револьвер и «узи» они подобрали, а вот стилет — в рукаве. Правда, чтобы вытащить его, нужно как минимум тряхнуть рукой. А я не уверен, что она цела, — болит, кажется, все.

— Хорош, Серый. Труп нам не нужен. Старик спросит. Да и линять пора отсюда.

— Куда ребят?

— Давай на заднее. Сука, как он их завалил!

— Считай, нам повезло. Этот парнишечка Хасана кончил.

— Не нравится мне все это. Нужно бы его просто пристрелить.

— Но Старик, ты же сам сказал…

— А насрать на Старика. Из-за него нас всех накроют, как скунсов вонючих.

Легавый это, я чую… А Старику скажем — спецназ замочил парнишечку.

А-а-х! — Удар пришелся в лицо, вес куда-то поплыло… Обидно — вляпаться в такое дерьмо и так глупо… Были бы чуть поумнее, можно бы зубы им позаговаривать… Пока язык ворочается…

Я пытаюсь подняться и хоть что-нибудь сказать…

Новый удар… Я вижу теплую песчаную дорожку и плавно удаляющуюся по ней девушку… И самое обидное, так и не узнал, кто это, — Лена?.. Лека?.. Элли?..

Боль возвратилась, окрасив мир белым. На этом белом фоне взрываются алые круги, превращаясь в грязно-фиолетовые, потом в черные. Слова доносятся, как из бочки. Причем из бочки с дерьмом.

— Ладно, хорош развлекаться. Кончаем.

— Вот из этой штуковины?

— Ну да.

— Хлипковата больно.

— Зато дырки частые делает. Старик ведь проверит, как его замочили; а у спецназа такие «машинки» вполне могут быть.

— А у него-то это откуда?

— Говорю же, легавый. Я их на нюх чую. Значит, так — сначала я очередь, потом ты. И-до свиданья, дядя Ваня, чтоб никому не в обиду.

Парень подходит ко мне, пинком переворачивает на спину. Щелкает затвор «узи».

— Стой, там девка какая-то!

— Бля! У нее пистолет вроде!

— Брось автомат! — слышу я знакомый голос. Собираюсь с силами и приоткрываю глаза. Ленка стоит метрах в пятнадцати, расставив ноги, и держит «пээм» двумя руками — в лучших традициях американского кинематографа.

— Ты, целка! Что, хочешь убить живого человека? Насмерть? — Громила медленно поднимает руку с зажатым в ней автоматом. Зрачок его неумолимо приближается к неподвижной девичьей фигурке. — Моя мама родила меня не затем, чтобы…

О родственниках он рассказать так и не успел. Как и о цели собственного рождения. Кое-как собравшись, пинаю громилу в голень, автомат заработал, вздыбливая веером сухую пыль. Очередь оборвал жесткий рявк «Макарова». Я вижу, как другой быстро вскинул мой наган, — снова рявк — и парень упал лицом в землю.

Девушка опустила пистолет. Разжала руки, и он упал в пыль. Следом опустилась на дорогу и она.

К Ленке подползаю кое-как, на четвереньках, — боль все еще не дает разогнуться.

— Ты что, ранена?