Red hands (ЛП)

Малфой опустил голову и выдохнул, отчего на поверхности висков пошла рябь. Он никогда ни с кем не обсуждал детали того, что случилось с его матерью. Блейз и Тео задавали вопросы, и он отвечал односложно, никогда не раскрывая деталей, потому что было легче запереть эти события в уголке его разума и оставить их там, собирая паутину. Точно так же, как рождественские украшения Грейнджер собрали паутину на ее чердаке. И точно так же, как эти рождественские украшения Грейнджер, она вытаскивала из чердака, он собирался вытащить на явь своё прошлое.

Наконец ему удалось собраться с силами, чтобы сделать глоток огневиски.

На самом деле, Грейнджер сможет понять. В конце концов, она страдала так же, как и его мать. Да, Грейнджер может понять. И действительно, разве не этого все хотят? Чтобы кто-то понял?

— Хорошо, – сказал он. — Помнишь, что Беллатриса сделала с тобой в моем доме?

Гермиона поморщилась. — Такое не забудешь.

— И сколько это длилось? Полчаса? – Он нахмурился, когда она отвела взгляд. — Я не пытаюсь преуменьшать то, что с тобой случилось, Грейнджер. Это был искренний вопрос.

— Да… думаю, это было около получаса. Время… тогда сильно искажается.

— И как это было?

— Худшее, что когда-либо случалось со мной, – без колебаний ответила она. — Боль… её невозможно сравнить ни с чем другим. Будто меня сжигали изнутри.

Драко залил остаток напитка себе в горло. — Представь, что ты живешь с этой болью две недели. С утра до ночи ты сгораешь изнутри, в течение четырнадцати-гребаных-дней. Вот что они сделали с моей матерью.

Глаза Гермионы расширились. — Четырнадцать…

— Да, – кивнул он. — Когда Волан-Де-Морт узнал, что моя мать солгала о смерти Поттера, он заставил ее заплатить. Волан-де-Морт, Беллатриса, Рудольфус, Фенрир и другие по очереди пытали ее.

— Где был ты, когда это происходило?

— Связанный в подземелье.

— Тогда откуда ты знаешь…

— Ее крики, – прошипел Малфой. Ему не нравилось, как болезненно звучал его голос. — Пару раз они приводили меня наверх, чтобы я посмотрел на это. И они заставили меня смотреть, как Беллатриса убивала её.

— Ох, Драко…

— Знаешь, чем все это время занимался мой отец? – сплюнул он, стиснув зубы. — Ничем. Он просто позволил им погубить ее. Он позволил им убить мою мать. Его жену. Он не сделал ничего, чтобы вытащить меня из подземелья или принести мне еду или… или, блять, хоть что-то! Он позволил чтобы Пожиратели уничтожили нас, и поэтому я убил его. Потому что я его чертовски ненавидел.

— Драко…

— Все стараются не превращаться в своих родителей, но всегда внутри нас есть частицы них, не так ли? Когда ненавидишь одного из своих родителей, ты ненавидишь часть себя. Когда ты убиваешь одного из них… Я бы убил его снова. Я без колебаний убил бы его.

Сделав резкий вдох после своей тирады и наполняя стакан, он пристально посмотрел на свои слегка дрожащие руки, мысленно заставляя их успокоиться. Он ещё не был готов смотреть на Грейнджер. На Грейнджер и ее большие карие глаза. Большие, карие, невинные глаза. Он мог в них потеряться.

— Как ты сбежал? – спросила она.

— Блейз, – сказал он. — Когда Пожиратели смерти разрывали Ливерпуль на части, Блейз пришел с одним из своих старых домашних эльфов, чтобы вытащить меня. Блейз пришел за мной. Он вытащил меня, и когда убежище Грюма сгорело дотла, я не смог. Я не смог спасти Блейза!

С ревом ярости Драко вскочил со своего места и швырнул стакан в стену. Его грудь вздымалась, когда осколки рухнули на пол.

— Я ничего не сделал! Так же, как не сделал гребаный Люциус Малфой!

Он рухнул обратно на стул и обхватил лицо руками. Он не хотел, чтобы Грейнджер видела его таким. Не хотел, чтобы кто-то видел его таким. Чувствуя себя беззащитным и глупым, часть его хотела, чтобы она оставила его в покое, но другая часть думала, что ему, возможно, необходимо, чтобы она осталась. Слыша как ее стул отодвигается, он почувствовал облегчение и разочарование, но затем ее легкие шаги направились в его сторону. Он ощутил её маленькие ручки на своих плечах. Гермиона наклонилась к нему, ее грудь прижалась к пространству между его лопатками, а подбородок уперся в его макушку. Она была похожа на одеяло – всегда тёплое.

— Ты – не твой отец, – прошептала она, склонив голову так, чтобы ее губы коснулись его уха. — Ты один из самых храбрых людей, которых я знаю…

Он усмехнулся в ладони. — Это херня…

— Нет, это не так. Я клянусь тебе.