Речи

(62) Но если на нас часто производили впечатление более обычные и менее важные знамения, то неужели голос самих бессмертных богов не подействует на умы всех людей? Не думайте, что может случиться то, что вы часто видите в трагедиях: как какой-нибудь бог, спустившись с неба, вступает в общение с людьми, находится на земле, с людьми беседует. Подумайте об особенностях тех звуков, о которых сообщили латиняне. Вспомните и о том, о чем еще не было доложено: почти в то же время в Пиценской области, в Потенции, как сообщают, произошло ужасное землетрясение, сопровождавшееся некими знамениями и страшными явлениями. Вы, конечно, испугаетесь всего того, что, как мы можем предвидеть, нам предстоит. (63) И в самом деле, когда даже весь мир, моря и земли содрогаются, приходят в какое-то необычное движение и что-то предсказывают странными и непривычными для нас звуками, то это надо признать голосом бессмертных богов, надо признать почти ясной речью. При этих обстоятельствах мы должны совершить искупительные обряды и умилостивить богов в соответствии с предостережениями, какие мы получили. Те, которые и сами показывают нам путь к опасению, мольбам доступны; мы же должны отказаться от злобы и раздоров.

Марк Туллий Цицерон. Речь по поводу возвращения Марка Клавдия Марцелла.

[В сенате, начало сентября 46 г. до н.э.]

(I, 1) Долгому молчанию, которое я хранил в последнее время1, отцы-сенаторы, - а причиной его был не страх, а отчасти скорбь, отчасти скромность - нынешний день положил конец; он же является началом того, что я отныне могу, как прежде, говорить о том, чего хочу и что чувствую. Ибо столь большой душевной мягкости, столь необычного и неслыханного милосердия, столь великой умеренности, несмотря на высшую власть2 , которой подчинено все, наконец, такой небывалой мудрости, можно сказать, внушенной богами, обойти молчанием я никак не могу. (2) Ведь коль скоро Марк Марцелл возвращен вам, отцы-сенаторы, и государству, то не только его, но также и мой голос и авторитет, по моему мнению, сохранены и восстановлены для вас и для государства. Ибо я скорбел, отцы-сенаторы, и сильно сокрушался из-за того, что такому мужу, стоявшему на той же стороне, что и я, выпала иная судьба, чем мне; и я не мог себя заставить и не находил для себя дозволенным идти нашим прежним жизненным путем после того, как моего соратника и подражателя в стремлениях и трудах, моего, так сказать, союзника и спутника у меня отняли. Поэтому и привычный для меня жизненный путь, до сего времени прегражденный, ты, Гай Цезарь, вновь открыл передо мной и для всех здесь присутствующих как бы поднял знамя надежды на благополучие всего государства.

(3) То, что я на примере многих людей, а особенно на своем собственном, понял уже раньше, теперь поняли все, когда ты, уступая просьбам сената и государства, возчратил им Марка Марцелла, особенно после того, как упомянул об обидах3 ; все поняли, что авторитет нашего сословия и достоинство государства ты ставишь выше своих личных огорчений или подозрений. А Марк Марцелл сегодня получил за всю свою прошлую жизнь величайшую награду полное единодушие сената и твое важнейшее и величайшее решение. Из всего этого ты, конечно, поймешь, сколь большой хвалы заслуживает оказание милости, раз принятие ее приносит славу. (4) Но поистине счастлив тот, чье восстановление в правах доставит, пожалуй, всем не меньшую радость, чем ему самому; именно это выпало на долю Марка Марцелла справедливо и вполне по праву. В самом деле, кто превосходит его знатностью, или честностью, или рвением к самым высоким наукам, или неподкупностью, или какими-нибудь другими качествами, заслуживающими хвалы?