Речи

(XXVII) С родителями, с бессмертными богами и с отчизной нас прежде всего связывает природа: в одно и то же время нас берут на руки100, на дневной свет, наделяют нас дыханием, ниспосланным с неба, и предоставляют нам определенные права свободного гражданства. Клодий, приняв родовое имя "Фонтей", презрел имя родителей, их священные обряды, воспоминания о них, а огни богов, престолы, столы101 , заветные и находящиеся внутри дома очаги, сокровенные священнодействия, недоступные, уже не говорю - взору, даже слуху мужчины, он уничтожил преступлением, не поддающимся искуплению, и сам предал пламени храм тех богинь, к чьей помощи обращаются при других пожарах . (58) К чему говорить мне об отечестве? Публий Клодий насилием, мечом, угрозами изгнал из Рима того гражданина, которого вы так много раз признавали спасителем отчизны, лишив его сначала всех видов защиты со стороны отечества. Затем, добившись падения "спутника" сената - как я всегда его называл, - его вождя, как он говорил сам, этот человек посредством насилия, резни и поджогов низложил самый сенат, основу общественного благоденствия и мнения; он отменил два закона - Элиев и Фуфиев, - чрезвычайно полезные для государства, упразднил цензуру, исключил возможность интерцессии, уничтожил авспиции; консулам, своим соучастникам в преступлении, он предоставил эрарий, наместничества, войско; тех, кто был царями, он продал; тех, кто царями не был, признал; Гнея Помпея мечом загнал в его собственный дом; памятники, сооруженные императорами, ниспроверг; дома своих недругов разрушил; на ваших памятниках написал свое имя102. Нет конца его злодеяниям против отечества. А сколько он совершил их против отдельных граждан, которых он умертвил? Против союзников, которых он ограбил, против императоров, которых он предал, против войск, которые он подстрекал к мятежу? (59) И далее, как велики его преступления против себя самого, против родных! Найдется ли человек, который бы когда-либо меньше щадил вражеский лагерь, чем он все части своего тела? Какой корабль на реке, принадлежащий всем людям, был когда-либо так доступен всем, как его юность? Какой кутила когда-либо так развратничал с распутницами, как он с сестрами? Наконец, могло ли воображение поэтов изобразить столь ужасную Харибду103, которая бы поглощала огромные потоки воды, равные проглоченной им добыче у византийцев и Брогитаров? Или Сциллу с жадными и столь прожорливыми псами, как те Геллии, Клодии, Тиции, с чьей помощью он, как видите, гложет даже ростры104?

(60) Итак, - и это последнее в ответах гаруспиков - примите меры, "чтобы не произошло изменения государственного строя". И в самом деле, государственный строй, когда он уже потрясен, едва ли может быть прочен, даже если мы станем его подпирать со всех сторон; он, повторяю, едва ли будет прочен, даже если мы все будем поддерживать его своими плечами. (XXVIII) Государство наше некогда было таким крепким и сильным, что могло выдерживать нерадивость сената и даже незаконные поступки граждан; теперь это невозможно. Эрарий пуст; те, кто взял на откуп налоги и подати105, ничего не получают; влияние главенствующих людей пало; согласие между сословиями нарушено; правосудие уничтожено; голоса распределены и их крепко держит в руках кучка людей; честные люди уже не будут послушны воле нашего сословия; гражданина, который ради блага отечества согласится подвергнуться злобным нападкам, вы будете искать тщетно.

(61) Следовательно, этот государственный строй, который теперь существует, каков бы он ни был, мы можем сохранить только при условии согласия между нами; ведь улучшить наше положение, пока Клодий остается безнаказанным, нам и думать нечего; но для того, чтобы попасть в еще худшее положение, нам остается спуститься только на одну ступень, ведущую к гибели или к рабству. И дабы нас туда не столкнули, бессмертные боги и посылают нам предупреждение, так как человеческие увещания давно уже утратили силу. Что касается меня, отцы-сенаторы, то я никогда не решился бы произнести эту речь, такую печальную, такую суровую (не потому, чтобы эта роль и участие в этом вопросе не были моим долгом и не соответствовали моим силам - ведь римский народ предоставил мне почетные должности, а вы много раз отличали меня знаками достоинства, - однако я, пожалуй, все же промолчал бы, раз молчат все), но во всей этой речи я выступал не от своего имени, а от имени государственной религии. Моими были слова - пожалуй, их было слишком много, - мнения же все принадлежали гаруспикам; либо им о возвещенных нам знамениях не следовало сообщать, либо их ответами нам необходимо руководствоваться.