Ребята с нашего двора

— Хуже. Я стал его подозревать. Вот вчера, например, иду вечером на автобусную остановку… После спектакля много народу, толкучка, я пропустил вперед женщин, втискиваюсь последним. И когда дверцы уже захлопываются, вдруг чувствую боль в ноге… Вот здесь вот.

— Я сразу заметила, что ты прихрамываешь!

— Видишь, у меня высокие ботинки. Я всегда такие ношу. И вот кто-то бросил окурок за голенище, прямо вот сюда… Очень метко. Когда влезал в автобус, голенище оттопырилось — и пожалуйста, меткое попадание! Ну, а в автобусе давка, не то что нагнуться — пошевелиться нельзя. Окурок тлеет, носок тлеет, боль адская…

— Ты полагаешь — это он сделал?!

— Я же говорю, что стал его подозревать, Зоинька. Конечно, многие люди швыряют на остановке окурки. И один мог случайно попасть за голенище. Но уж слишком меткое попадание. Прямо в щелочку! Он вчера поздно вернулся?

— Поздно… — прошептала она, прижав щеки ладонями.

— Вот видишь.

— Не может быть!

— Признайся, ты ведь сама его подозреваешь.

— Я узнаю, Аркаша. Я спрошу его и непременно узнаю!

— Он не скажет, — усмехнулся мужчина. — Он достаточно хитрый. Он будет меня изводить со всей мальчишеской жестокостью — потихонечку, тайно, чтоб не попасться…

Сбоку от них рывком отворилась фанерная дверь, взметнулась отброшенная портьера. Жека стоял в темном проеме, полуголый, босой.

— Женя?! — вскрикнула мать.

— Я не буду тайком, — проговорил Жека, с ненавистью глядя на мужчину. — Я могу при всех! Я вас не боюсь, я не такой трус!..

— Женя!..

— Я достал пчел для себя! — сказал Жека, отталкивая подбежавшую мать. — А потом науськал на вашу поганую лаванду, это правда! И жалко, что поздно догадался, надо бы раньше!..

— Женька, замолчи! Иди к себе!!

— Но никакие окурки я не швырял! Мне не надо, чтобы тайком! Все равно я выгоню вас отсюда! При всех выгоню!..

— Женя! Немедленно извинись перед Аркадием Антонычем!

Мужчина поднялся, поставил на блюдце кофейную чашечку.

— Что я тебе сделал?

Они смотрели друг на друга, сталкивались взглядами. И Жеку прямо трясло от ненависти.

— А вы не знаете, да?!

— Я не знаю, Женя.

— Врете все, врете!.. Не хуже меня знаете, только врете! А ну, уходите отсюда!!.

Жека рванул с вешалки тяжелое пальто, с размаху швырнул его к дверям. Шляпа свалилась — он и шляпу поддал.

— Женька, перестань хулиганить!! — кричала мать. — Аркадий, не нужно! Не слушай его!..

И вдруг мать будто поперхнулась. До нее донеслись звуки шагов, голоса в коридоре — это выскакивали из комнат соседи, разбуженные скандалом.

Аркадий Антонович замер недвижимо. Смотрел на валяющееся пальто, но поднять не решался.

— Что? — сказал Жека. — Воды в рот набрали? Все равно выгоню!

— Аркадий, не ходи! Не надо!.. Женя, он уйдет, но не сейчас, а немножко погодя…

— Он сейчас уйдет!

— Женечка, не надо, ты же понимаешь…

— Он сейчас уйдет! А то всех соседей позову!

Аркадий Антонович нагнулся, поднял пальто. Отряхнул шляпу.

— Хорошо, Женя. Успокойся, я ухожу.

В наброшенном на плечи пальто, держа в руках шляпу, он стал протискиваться в дверь. Жека подскочил, распахнул ее настежь. В коридоре тотчас затихло, голоса оборвались. Аркадий Антонович быстро пошел прочь, мать бежала за ним, что-то шепча.

Жека представил, как изо всех комнат повылезали соседи и смотрят. Ощупывают взглядами, запоминают. Шептун надеялся, что сюда можно ходить тайком. Он половину делишек обделывает тайком и других в этом подозревает. Ладно, шагай теперь сквозь строй. В другой-то раз ночью не придешь. Побоишься, что соседи на тебя заявление напишут.

А мать Жеки теперь тоже призадумается — пускать ли в гости милого Аркашу. Пока жил здесь отец, скандалы разражались почаще летних дождей. Вся квартира вздохнула, когда отец съехал. И теперь новых скандалов мать не допустит, остережется.

Все, Аркадий Антоныч. С приветом. Пишите письма.

4

Мать собой не владела, когда вернулась в комнату.

— Ты что же это?!. — каким-то хрипящим, клокочущим шепотом говорила она. — Ты что, мерзавец, делаешь?! Мало я стыда перенесла при отце, теперь ты позоришь?!

Жека лежал, отвернувшись к стене. Казалось, ударь его — все равно не шевельнется.

— Или ты приучился к хамству? Тоже приучился к этому хамству, и теперь… когда культурный человек тебя не трогает… ты…

Слезы появились у матери на глазах. Она вытирала их согнутым пальцем, и на нем оставались черные следы от ресниц.

— Я хотела… по-хорошему… Чтобы все теперь было по-хорошему, как у людей… Думала, ты поймешь. В твоем возрасте уже понимают. Но ты не хочешь. Ты не желаешь по-хорошему. Ладно, я приму свои меры. Но только не жалуйся потом… Чем это пахнет? — вдруг насторожилась мать, невольно принюхиваясь. — Откуда такой запах? Что ты делал здесь, отвечай!..

Жека чуть заметно дернул голым плечом, будто муху согнал. Но повернуться не соизволил.

Мать оглядела крошечную комнатку, всю знакомую ее обстановку — письменный стол, застеленный протертой до дыр бумагой, кухонную табуретку, заменявшую стул, этажерку с книгами и железную узкую кровать. Под кроватью что-то желтело, лишнее. Туда были задвинуты какие-то посторонние ящики, похожие на посылочные.