Ребята с нашего двора

— Тимуровские традиции? — уточнил Петухов, опуская к ногам ведро.

— Они самые.

— Не проходи мимо старика и старушки? Натаскай им воды, наколи дров?

— Вот, вот, — сказал Павлик. — Хотя в наше время уместней спросить: какого черта старушка сидит без воды и топлива? Кто в этом безобразии виноват?

Петухов начал расстегивать лямки рюкзака. Стало понятно, что намечается внеочередной привал — здесь вот, на городской площади, под фонарем, в непосредственной близости от метро.

— Было такое кино, — продолжал Павлик настойчиво, — пионерка помогает старушке. А старушка — сквалыга. Ни в чем не нуждается, но эксплуатирует!

— Меньше слов, — сказал Петухов. — Мы, например, помогали без рассуждений.

— Когда это было! Прошлый век.

— Но, но!

— Да нет, я не против традиций! Только перебарщивать не надо!

— Если потребуется, пойдешь и поможешь, — наставительно произнес Петухов.

Он основательно разместил на гранитном бортике рюкзаки поставил на сухое местечко ведро с грибами. А еще у него была гитара, запеленутая в полиэтиленовую простынку. Для защиты от осадков. Петухов проверил, не сеются ли в воздухе капли, затем распеленал гитару и тихонечко на ней забренчал. Кроме стихов он создавал также самодельные песенки, но почему-то стеснялся их исполнять — проборматывал для себя.

Сережка глянул на башенные часы:

— Через семнадцать минут закроют метро.

— Хорошо, еще есть такси, — сказал Павлик.

— Получку дадут во вторник, — не прерывая песенки, информировал Петухов.

— И как же быть?

— Мы в наше время не боялись трудностей, — сказал под музыку Петухов.

Приглушенно шумела перед ними площадь, отсвечивая иллюминированными лужами. Текли цепочки машин. Каждая машина несла белые или красные огни — чуть туманные и переливающиеся. Иногда казалось, что эти огни скользят и роятся сами по себе, как вольные светляки.

С башни поплыли медлительные, какие-то старинные звоны — это часы отбили три четверти.

И с последним ударом на лестнице появилась Вера; подскакивая на одной ноге, она затягивала развязавшийся шнурок на кеде.

— Вот и Золушка наша, — сказал Павлик. — Начинается сказка. Чем дальше, тем страшней.

— Сереж!! Ищи дежурного по камере! Павлик, пойдешь со мной! Алеше придется стеречь барахло, перетаскивать некогда!.. Скорее!

Павлик поерзал на бортике, но вставать медлил.

— Дед забыл номер?

— Ага!..

— И теперь не открыть?

— Ага!

— И поезд вот-вот уходит?

— В том и дело! Бросайте все, скорей!..

— Как по нотам, — подытожил Павлик. — Она думает, это исключительное событие. А это уже всем надоело.

— Меньше слов, — сказал Петухов.

— Да таких дедушек здесь табуны! Можно с утра до вечера помогать, и всем не поможешь! Я бы взял да плакат вывесил: «Со склерозом вход воспрещен!»

Сережка со вздохом поднялся:

— Идем, что ли…

— Ребята, я устал, как пес! — застонал Павлик, впервые в этом признаваясь. — Я пешком через город не могу! Издеваетесь вы, что ли?!. И родители взбесятся!

— У меня есть двушка, — сказал рассудительный и запасливый Петухов. — Я позвоню, родители не только поймут, но оценят. Шагай, шагай. Мы в свое время не капризничали.

3

Дед все ворочался в своем железном тупике, мученически отбивая поклоны перед шкафчиком. Наугад менял цифры, дергал за рукоятку, бухал оцарапанным, в ссадинах кулаком. Дверца сидела монолитно.

— «Неприступна, как гранит, вещи камера хранит!» — злорадно высказался Павлик, подступая к дедовской спине.

Павлик не особенно верил, что поможет. Эту камеру изобретали не простаки, которых перещеголяешь сообразительностью. И было бы куда разумней не вмешиваться, а подождать, пока Сережка приведет дежурного. Что же касается деда, то ему полезно будет убедиться в надежности сейфа. В следующий раз будет с уважением относиться к технике.

— Не зубоскаль! — сказала Вера. — Сообрази что-нибудь! Всего-то четыре цифры!

— Да? — усмехнулся Павлик. — Обычно это называется иначе.

— Как?

— Девять в четвертой степени.

— Вот видишь! Разбираешься ведь! — закричала Вера. — Пустите его, дедушка, он сейчас откроет!

Дед через плечо посмотрел на них, приподнял губу, как волк, оскаливая сухие десны:

— Взломщик, что ль?..

— Он самый, — не теряясь, сказал Павлик. — Рецидивист.

— Ступайте вы отседа. Не злите меня!

Дед был встрепанный весь, помятый, в расстегнутом дешевом полупальто, надетом на ватник, и в забеленных глиною кирзовых сапогах. Похоже было, что не на вокзале он ночевал, а где-то под кустами валялся.

Вера пропустила мимо ушей дедовский окрик.

— Вы не расстраивайтесь! Сейчас все сделаем!.. — Она улыбалась чуть ли не заискивающе, отмахивая волосы со лба.

Павлик тихонечко поманил ее, отвел в сторону, за шкафы.

— Не надо. Не лезь.

— Почему это?

— Не хочет — и не надо.

— Вот глупости! Он же расстроенный!

— По-моему, он это самое. Поддатый.

— Чего-о?

— Выпивши. Тяпнувши. Окосевши.

— Ну и что? — спросила она.

Павлик почувствовал, что она действительно не понимает. Растопырила свои глазищи и ждет объяснения. Ей нужны дополнительные резоны.

— Знаешь, я от таких подальше держусь. Не пачкаюсь.

— Во-он что…

— Пускай сами выпутываются.

— Я не заметила, что он пьяный, — сказала она. — Он расстроенный.

— А я заметил.