Реальность и мечта

Без Ивана Александровича Пырьева мы сняли три эпизода очень важных с точки зрения фабулы и всей концепции фильма— «Мокрое», «Суд над Митей Карамазовым» и «Разговор с чертом». Возможно, нам удалось это сделать потому, что на съемках картины мы стали единомышленниками, а значит, были сопричастны к единому замыслу. Нас подкупил неукротимый темперамент Пырьева. Мы разделяли его взгляды на творчество Достоевского, и после смерти режиссера постарались исполнить его сверхзадачу — раскрыть в «Карамазовых» беспощадную любовь к человеку.

Пырьев предполагал создать народную и общепонятную картину: яркое, вызывающее бурную реакцию зрелище. А после ее выхода на экраны многочисленные отклики зрителей свидетельствовали о любопытном: люди, сжившиеся с романом Достоевского, приняли фильм как один из возможных к нему подходов; хуже встретили экранизацию те, кто лишь раз прочитали оригинал романа; и очень сильно и глубоко картина задела тех, кто Достоевского толком не знал.

Не к этим ли последним зрителям обращался Иван Пырьев: не побудит ли их картина к тому, чтобы пристально заинтересоваться классикой и разглядеть в ней себя? В целом три серии «Братьев Карамазовых» подтвердили такое понимание. Разве это малого стоит? По-моему, весьма злободневно убедить нашего современника и соотечественника, что классика не обеднела духовной содержательностью. Что богатства внутреннего мира, подмеченные Достоевским, поныне являются важнейшим условием человеческого существования. И талантливая экранизация способна всколыхнуть общество, подвигнуть его к размышлению над вечными проблемами ради самосовершенствования. Так было с «Братьями Карамазовыми» Пырьева. Сходным образом получилось и с сериалом «Идиот» Владимира Бортко, хотя о художественных решениях в этой работе можно спорить.

Во время съемок картины «Братья Карамазовы» у меня были три потрясения. Первое — это писатель Федор Михайлович Достоевский, сложнейший мир его произведений, его яростных человеческих чувств, весь этот бушующий океан страстей, этот беспощадный, свободный от стыда анализ жизни. Второе — характер взрослого, но беззащитного, как дитя, человека — Дмитрия Карамазова, к образу которого мне по-актерски довелось прикоснуться. И третье — встреча с удивительной личностью, с непростым и противоречивым, с неистовым и подлинно народным художником Иваном Александровичем Пырьевым. И его смерть в разгар интереснейшей работы.

Мой Жуков

Когда Юрий Озеров впервые предложил мне сниматься в роли маршала Жукова, я без колебаний отказался, потому что понимал — Жукова слишком любит и хорошо знает наш народ, и брать на себя такую ответственность страшновато. Однако Юрий Николаевич применил полководческий маневр: «Жаль- жаль, потому что, когда я сказал Георгию Константиновичу, что играть будет Ульянов, он ответил: “Ну что ж, я этого актера знаю. Вполне вероятно, что он может справиться с такой задачей”». Уж не знаю, был ли это режиссерский прием или слова Жукова действительно подлинны, но на меня они подействовали ободряюще. Ну, раз сам Жуков считает, что мне можно его сыграть, то, может, следует взяться за эту роль!

Пробы грима большой радости не принесли, хотя и заставили поверить в то, что при некоторых ракурсах у наших лиц есть отдаленное подобие. Впоследствии я понял, что это далеко не самое важное — быть внешне похожим на историческое лицо. Важнее другое — передать образ, каким тот или иной деятель запечатлелся в народной памяти. И тогда несущественно, какова степень сходства.

Начали гримироваться так: поставили фотографию и вместе с гримером стали лепить щеки, стали подбривать волосы, стараясь фотографически угадать облик. Потом мы отказались от этого, ибо налепленные щеки и подбритые волосы не давали настоящего сходства, а что-то живое уходило. В конечном счете меня оставили с лицом, подаренным мне матерью от рождения. И это оказалось очень хорошо, так как съемки в картине «Освобождение» длились шесть лет.

Естественно, я много читал о Георгии Константиновиче — к сожалению, его книга тогда еще не была написана: смотрел кино- и фотодокументы. Впрочем, хотя драматургического материала на роль Жукова в этой колоссальной эпопее отпущено было немало, он был однообразен. По сути, ему придавалась служебная функция. Понять это можно, принимая во внимание грандиозность задачи, которая стояла перед фильмом. Но у актера свои цели: каким-то образом мне следовало сыграть многогранность характера Жукова, опираясь на достаточно скупой материал. Тогда я впервые подумал, что мне следует отыскать у героя доминирующую черту.