Реализация

Но и девку, какой бы она шалавой ни была, тоже жалко. Моральное разложение – моральным разложением, однако человеком-то она осталась, пусть и непутёвым.

Выбора нет.

Я – ни хрена не снайпер, в глаз белки со ста шагов не попадаю. Однако бывают такие обстоятельства, в которых – хочешь или не хочешь, всё равно придётся стать «ворошиловским стрелком».

– Твоя взяла, – покорно объявил я и тут же вскинул руку и выстрелил Мамаю в лоб.

Всё это произошло так быстро, что главарь этой шайки даже среагировать не успел. Его, мёртвого, откинуло на спину, револьвер вывалился из рук и покатился по полу.

Девушка пронзительно завизжала, от её визга заложило уши.

– Всё позади, успокойся, – сказал я, поморщившись. – Мамай на том свете и больше тебе ничего не сделает.

Честно говоря, я ожидал любого исхода событий, в том числе и того, что она накинется на меня – бывали в моём богатом прошлом и такие вещи, когда вместо слов благодарности мне царапали лицо.

Однако это явно не тот случай. Истерика у заложницы закончилась столь же стремительно, как и началась.

Четвёрка гопников попробовала дёрнуться, но я угрожающе повёл стволом «нагана».

– Не советую!

– Слушай, милиционер, чего тебе от нас надо? – проскулил один из них – жёлтый на лицо и худощавый. – Поезд – это не наша затея. И даже не Мамая.

Он бросил затравленный взгляд на труп бывшего главаря.

– Так-так, а чья же? – заинтересовался я.

Мой револьвер по-прежнему был направлен в их сторону.

– Нам заплатили, причём хорошо.

– Кто?

– Мужик какой-то.

– Имя его знаешь?

– Нет. Он нам не представлялся. Мамай его хорошо знал в прошлом. Вроде как приятель его папашки, бывшего жандарма. Может, и сам в прошлом жандарм. Он деньги дал и надоумил, как можно поезд под откос пустить.

– И вы на это пошли…

– Мамай сказал, что будет весело.

– Надписи на шпалах тоже тот мужик сказал сделать?

– Это уже сам Мамай велел. Мужик ему ничего такого не говорил. Он вроде вообще хотел, чтобы всё по секрету было. Мы поначалу так и хотели, а потом Мамай сказал, что надо о себе заявить как положено, и велел шпалы подписать. Дескать, пусть знают наших и боятся.

– Ну вы и придурки! – ругнулся Леонов.

– Не спеши, Пантелей. Этого они ещё в суде наслушаются: от родственников тех, кто в том поезде погиб, – сказал я.

– Суд… Какой суд? – испугался жёлтый.

– Наш, советский. Ты что думал – тебя по головке за диверсию погладят? У вас есть только одна возможность облегчить свою участь – рассказать всё как было.

– А мы молчать не собираемся. Мамаю уже всё равно, а никому из нас за решёткой гнить не хочется, – грустно произнёс жёлтый. – Только я вроде всё, что знаю, рассказал.

– Мужика, который вам платил, описать можешь?

– А чего его описывать? – повеселел гопник.

– Издеваешься? – нахмурился я.

– Ни в коем разе. Просто в доме карточка от старого хозяина дома осталась… Ну, офицера-беляка. Так на этой карточке этот мужик есть. – Показывай! – потребовал я.

– Сейчас. Только не стреляйте – мне к комоду надо подойти, там карточка была.

– Не буду. Только делай всё медленно и печально, чтобы у меня плохих мыслей не возникло.

Жёлтый с великой осторожностью подошёл к комоду, выдвинул огромный ящик и, покопавшись, вытащил пожелтевшую от времени фотографию в рамочке.

– Вот. Здесь он. Усатый и в папахе, который…

– Дай, посмотрю.

Я взял фотографию, сделанную в какой-то студии. На фоне фанерных декораций, изображавших стены римского Колизея, стояли трое: двое взрослых мужчин в офицерской форме и мальчик в тужурке гимназиста.

На одном была фуражка, на втором – папаха.

– Точно он? – Я показал снимок жёлтому.

– Он это, не сомневайтесь!

Я снова посмотрел на карточку.

– Верю.

Странное чувство охватило меня, только я не мог понять, чем оно вызвано.

На обратной стороне находилась полустёртая карандашная надпись. Пришлось порядком напрячь зрение, чтобы прочитать.

– «Я, Котя и Руслан. 1915 год»… Хм, Котя – это наверное, мальчик-гимназист, сокращённое от Константина, – проговорил я.

Меня вдруг пронзила догадка. Неужели…

Я снова перевернул снимок, всмотрелся в лицо мальчишки. На фотографии ему лет четырнадцать-пятнадцать, накину семь лет, прошедших с той поры. Выходит, он мой ровесник, если быть точнее – ровесник настоящего Георгия Быстрова.

Сомнений не осталось: я знал этого Котю-Костю как человека, которого когда-то считал своим другом – агента губрозыска Михаила Баштанова.

Потом лже-Михаил показал свою настоящую вражью сущность, стрелял в меня, пытался убить. Смушко хотел выяснить, кем же он был на самом деле, но не смог.

Зато я совершенно случайно оказался на пороге открытия.

– Ну вот, Котя… Теперь я знаю, как тебя по-настоящему зовут, – вздохнул я. – Осталось только выяснить твою фамилию.

Глава 16

Ну вот, одной тайной стало меньше. Заодно покрыл один из козырей Кравченко. «Телега», которую на меня накатал этот… Котя, теперь годится только для мусорной корзины.

Ладно, спустимся с небес на землю и вернёмся к делам нашим грешным.