Разрушь меня

Требуется пять лет, чтобы дойти до лифта. Еще пятнадцать, чтобы подняться на нем наверх. Когда я вхожу в комнату, мне уже миллион лет. Адам по-прежнему неподвижный, молчит, прекрасно собранный в своих движениях. В его глазах, движениях тела нет ничего, что сказало бы, что он хотя бы знает мое имя.

Он двигается быстро и аккуратно, находя небольшие устройства, предназначенные для слежения, и отключает их по одному. Если кто-то спросит, почему камеры не работают, Адам не попадет в беду. Этот приказ Уорнера. Что делает его официальным.

Это позволяет мне иметь некоторую уединенность.

Я думала, это требует конфиденциальности.

Я такая дура.

Адам не тот мальчик, которого я помню.

Я была в третьем классе.

Я только что переехала в город после того, как меня выгнали попросили покинуть мою старую школу.

Мои родители всегда были в движении, всегда убегали прочь от беспорядка, который я совершала, от дружбы, которой у меня не было. Никто никогда не хотел говорить о моих "проблемах", но таинственность, окружающая мое существование, делала все только хуже.

Человеческое воображение часто бывает катастрофическим, стоит дать ему волю. Я слышала только обрывки их шепота: "Урод!"

"Слышали, что она сделала?"

"Что за неудачница?"

"…выперли из старой школы".

"Псих!"

"У нее есть какая-то болезнь".

Никто не говорил со мной. Все пялились. Я была настолько маленькая, что плакала. Я ела свой обед наедине возле сетчатого забора и никогда не смотрела в зеркало. Я никогда не желала видеть лицо, которое все ненавидели. Девочки привыкли бить меня и убегать. Мальчики бросали камни в меня. У меня до сих пор шрамы.

Я смотрела на мир сквозь тот сетчатый забор. Я смотрела на машины и на родителей, высаживающих из них своих детей, на моменты, частью которых я никогда не стану. Это было до того, как болезни распространились и смерть стала естественной частью разговора. Это было до того, как мы поняли, что облака стали неправильного цвета, до того, как мы поняли, что животные умирали либо были зараженными, до того, как мы поняли, что все будут быстро умирать от голода. Это было тогда, когда мы все еще думали, что у наших проблем были решения. Тогда Адам был мальчиком, который ходил в школу. Адам был мальчиком, сидевшим в трех рядах передо мной. Его одежда была хуже, чем у меня, обеда у него вообще не было. Я никогда не видела, как он ест.

Однажды утром он приехал в школу на машине.

Я знаю, потому что я видела, как его вытолкнули из нее. Его отец сидел пьяным за рулем, кричал и молотил руками. Адам стоял неподвижно и смотрел в землю, как будто он ждал чего-то, закаливал себя к неизбежному. Я видела, как отец влепил пощечину своему восьмилетнему сыну.

Я видела, как Адам упал на пол, и стояла неподвижно, когда его ударили в бок.

— Это все твоя вина! Это твоя вина, ты бесполезный кусок дерьма. — Его отец кричал это снова и снова и снова, пока я сидела прямо там, на участке с одуванчиками.

Адам не плакал. Он сжался на земле, пока его отец не перестал и не уехал. Он был уверен, что никто не видел, как его тело колыхалось от рыданий, его маленькое личико было испачкано в грязи, а руки прижимались к больному животу. Я не могла отвести взгляд.

Я не смогла выбросить этот звук, эту сцену из моей головы.

Именно тогда я начала обращать внимание на Адама Кента.

— Джульетта.

Я судорожно вздыхаю и желаю, чтобы у меня не тряслись руки. Я хотела бы, чтобы у меня не было глаз.

— Джульетта, — говорит он, на этот раз даже мягче, и мое тело словно засовывают в блендер, и теперь я состою из месива. Мои кости болят, желая ощутить его тепло.

Я не буду оборачиваться.

— Ты всегда знал, кто я, — шепчу я.

Он ничего не говорит, и я вдруг пожелала увидеть его глаза. Мне вдруг понадобилось увидеть его глаза. Я поворачиваюсь к нему лицом, но все, что я могу видеть, — это то, как он пристально смотрит на свои руки.

— Мне очень жаль. — Вот и все, что он говорит.

Я прижимаюсь спиной к стене и закрываю глаза. Все было для работы. Кража моей кровати. Вопрос о моем имени. Вопрос о моей семье. Он работает на Уорнера. Для охранников.

Для любого, кто смотрел. Я даже не знаю больше, чему верить.

Я должна это сказать. Мне нужно получить его назад. Я должна разодрать свои раны и снова истекать кровью ради него.

— Это правда, — говорю я ему, — насчёт маленького мальчика. — Мой голос дрожит гораздо больше, чем я ожидала. — Я сделала это.

Он молчит так долго.

— Я никогда не понимал раньше. Когда я впервые услышал об этом. Я не понимал до настоящего момента, что, должно быть, произойдет.

— Что? — Никогда не думала, что могу так часто моргать.

— Это никогда не имело смысла для меня, — говорит он, и каждое слово ударяет меня в живот. Он поднимает взгляд и смотрит более отчаянно, чем я ожидала. — Когда я услышал об этом. Мы все слышали о нем. Вся школа...

— Это был несчастный случай. — Я задыхаюсь, стараясь не разреветься. — Он… у-упал… и я хотела помочь ему... и я просто... я не.. думала...

— Я знаю.

— Что? — Я задыхаюсь, я поглощаю воздух всей комнаты целиком.

— Я тебе верю, — говорит он мне.