Разреженный воздух

Казалось, он собирался с силами, чтобы противостоять чему-то, мною не видимому. Рывком высвободил челюсть из моей хватки, тяжело вздохнул. Я глядел на него сверху вниз, очарованный такой силой воли.

– «Седж Системс», – выплюнул он. – «Каньон Корриенте Девятнадцать». И иди ты на хер, можешь катиться в каньон, придурок!

Его голова снова поникла, дыхание стало хриплым. Кровь капала ему на колени. Я нахмурился и взглянул на Аллауку.

– Ты хоть что-нибудь из этого поняла?

– Ну, «Седж» – это было очевидно. Но вот все остальное? – Она покачала головой. – Знаешь, я думаю, надо будет все это уточнить у Декейтера.

– Декейтера? – Было что-то странное в ее словах. – Зачем? Думаешь, он разберется?

– Сделай одолжение, Вейл. – Она посмотрела поверх моего плеча. – Густаво, ты не мог бы…

И тут что-то электрическое пронзило меня насквозь, походя разрушив все мои системы. Вырвало конечности, отправило их в спазматическую автономию, свело челюсти на языке, опорожнило мочевой пузырь и кишечник.

В судорогах я рухнул на пол.

* * *

Когда первые несколько раз получаешь заряд из дергача, то сразу отключаешься.

Но мозг – такая же сложная инженерная штука, как и остальная часть организма, он учится. Повторное воздействие вызывает перемены. Если тебя регулярно бьют электрошоком – скажем, в рамках обязательного обучения в детстве, – то учишься оказывать сопротивление.

Я лежал на полу, в голове ревел обрушивающийся на песок ночной прибой. Я слышал гулкий скрежет шагов и, невероятно далеко надо мной, звук сминаемого картона – басовитые голоса переговаривающихся богов.

– Забери его гарнитуру.

– У него нет встроенной?

– Нет, ее вырвали, когда его исключили из программы. – Это была Аллаука – ее фирменное мрачное удовлетворение звучало громко и ясно. – У него сохранились кое-какие датчики, но без путей доступа он слеп, глух и нем.

– Господи, если бы я знал…

Грубая рука провела мне по лицу, снимая гарнитуру. Судорожный блокирующий рефлекс в руке – в мышцах и костях нет даже намека на реакцию. Слишком поздно я попытался связаться с Рис. Нет ответа.

– Похоже, он обосрался.

– Все обсираются. Ты что, думал, у оверрайдера другое строение, что у него нет функциональной задницы или чего-то в этом роде? Ну-ка, подсоби.

Смех, басовитый и теперь уносящийся прочь. Я почувствовал, как меня резко подняло вверх, а затем опрокинуло головой вперед через край колодца.

Я стремительно падал во тьму.

«Она называет его Милтоном, – сообразил я по пути вниз. – Она никогда не называет его Декейтером. Это был заранее условленный сигнал для Густаво, чтобы он меня снял».

– Приведи его в порядок, – последнее, что я услышал от Аллауки. – Я не могу допустить, чтобы он умер в таком состоянии. Все должно выглядеть естественно.

Все еще падаю. А затем…

Черная вода внизу, ледяная и глубокая. Я вошел в воду, словно бомба с закоротившим запалом, упал на дно и больше не поднимался.

Глава тридцать седьмая

Невесомость, леденящий холод, боль… и что-то еще. Я не сразу понимаю, что именно.

Страх.

«Хакан?»

Память возвращается непрошеными кусками. Перестрелка по всему корпусу «Сюрикенового взгляда». Несвоевременный ход. Ошибка.

Снайперский выстрел из ниоткуда бьет точно молот. Теряю соприкосновение с обшивкой.

Все кружится, кувыркается – голова над ботинками над головой над ботинками над головой над ботинками над головой…

Красные огоньки на дисплее. Костюм пронзительно вопит мне в ухо: «Брешь! Брешь! Брешь!» Сильная, режущая ухо боль, когда наступает декомпрессия.

Европа, освещенная призрачным светом, полосатая и кристаллическая, проносится вверх и мимо, вверх и мимо, словно я должен ее схватить.

Кажется, я даже попытался.

Погружаясь во тьму, погружаясь в шок.

«Хакан, ты слышишь меня?»

«Рис? – С полным крови ртом тяжело говорить. Наружу вырывается лишь хрип. – Это ты?»

«Да. – Ее голос звучит странно неуверенно. – Ты… ожидал кого-то другого?»