Разговоры об искусстве. (Не отнять)

Как-то лет десять тому Гага Ковенчук принес мне лист Кабакова «Душ». Литографию. С добавлением карандаша. Чудесная вещь, я очень люблю эту серию. Гага попросил подтвердить авторство, кто-то хотел этот лист купить. Подтверждение было формальным – сам Кабаков подарил этот лист когда-то Гаге, где-то в «Челюскинской» они общались, в доме творчества, в печатной мастерской. Покупатель попросил почему-то именно меня удостоверить авторство. Лист Гага передал в старой драной папке, того же, похоже, времени – 60-х годов. Папка, точнее даже, картонка, с потертостями и отпечатками донышка стакана в винном потеке, была как бы частью произведения. Мне жалко было ее выбрасывать. Папку с рисунком я поставил к стене, рядом с другими. Написать подтверждение не спешил, были другие дела. Когда Гага позвонил и напомнил, стал искать папку. Ее не было. Уборщица, прибиравшаяся у меня, твердо знала, что выбрасывать что либо даже отдаленно похожее на живопись или рисунок запрещено. Все остальное – можно, но – ничего бумажного. Однако она уехала недели на две, и вместо нее, на смену, работала ее приятельница, пожилая женщина, очень опрятная и старательная.

– Анна Ивановна, вы тут папочки не видали? Коричневая такая, картонная. – Как же, стояла. Она такая ветхая была, грязная, что я ее выбросила.

– Куда, – похолодев, спросил я.

– Да вот с ведром вынесла, в мусорку. Я мигом слетел вниз. Чудес не бывает. Мусор уже день как вывезли. Я, конечно, расплатился с Гагой, он, как человек благородный, взял с меня гораздо меньше, чем предлагал просвещенный покупатель. Когда же я рассказал историю, он и вовсе хотел вернуть деньги. Но я не взял: Гага был далеко не молод и совсем уж не богат. Зато он был тонким человеком.

– Какая, однако, кабаковская история, – сказал он. Не многие члены союза художников поняли бы, что он имел в виду. Я часто вспоминаю этот сюжет. Действительно, кабаковский. «График выноса помойного ведра». Миметика, концепт, – это все понятно. Непонятно, как художник достигает уровня, когда он цепляет жизнь настолько, что какие-то явления сами собой маркируются его именем. Когда мы говорим – посмотри, ну прямо ренуаровская попа. Или – тоже мне, девочка с персиками. Или – одним словом, как замещение обсценной лексики в момент крайнего удивления: картина-репина-не-ждали. Или, вот, – чисто кабаковская история.

Вдогонку

Илья Иосифович с Эмилией делали в Эрмитаже выставку «Случай в музее и другие инсталляции». Я зашел их проведать. Не вовремя. Как всегда у нас в музеях, все делалось на ходу, в спешке, плотники стучали молотками, электрики тянули шнур. Художники, пообвыкшиеся на западах, сначала удивлялись, а потом вспомнили родину и засучили рукава. Красили фанеру, не хуже других. Такими я их и застал. Собственно, я хотел показать И. И. случайно попавший ко мне рисунок. Его иллюстрацию к какой-то западной сказке, из самых ранних. Еще не вполне кабаковских. Штриховой рисунок пером, с экспрессией и совсем не свойственной его фирменным иллюстрациям подчеркнутой маэстрией. Зато совсем ранний. Хотел порадовать мэтра. Рисунок не встретил у него особого интереса. Зато он буквально прилип к оборотной стороне. Там были печать издательства, кажется, Детгиза, и штамп художественного совета. Подписи членов этого самого совета. И поверх всего – синим карандашом: «Разрешаю в печать. Дегтярев».

– Саша, это же сам Борис Александрович. Главный художник Детгиза. Ну, он нас гонял. Сколько крови попортил. Переделать – и все тут. Ему никто перечить не смел.

Илья Иосифович только что не нюхал эти штампы и подписи. Видно, ему важна была эта налаженность давно забытого процесса прохождения и утверждения рисунка, предназначенного в печать. Археология бюрократического бытования советской иллюстрации: подписи, штампы, резолюции. Это было – его. Не столько даже визуальность, а процессуальность советской жизни. С другой стороны – рисовали хорошо. Упруго, выразительно, темперировано. В любом ракурсе. Последним художникам, которые понимают, о чем я говорю, – за шестьдесят. Мастодонты, не овладевшие компьютером. Я теперь иногда пишу сказки. Стараюсь, пользуясь служебным положением, отбирать близких мне иллюстраторов. Но что-то, естественно, идет самотеком. Мне как-то позвонили из издательства:

– Макет сделали, художника нашли. Не важно, вы ее не знаете. Отрисуем быстро, не беспокойтесь.

– А-уу, Дегтярев…

Нерастворимый Овчинников