Разговоры об искусстве. (Не отнять)

Где-то в начале 1990-го года, в свой первый приезд в Нью-Йорк, я познакомился с одним парнем, французом Рене. Он держался артистически – с оглядкой на самого себя: достаточно ли томно жестикулирует, курит, вообще несет себя, вполне ли отличается «от всех». Жена, американка, состоятельная дама, смотрела на него трепетно. Я поначалу думал, что он артист – так, «на просвет», у нас, в Ленинграде 1970-х, держались некоторые студенты театрального на посиделках в женских общежитиях технических вузов. Но нет, артист оказался с ударением на первой гласной, artist – художник. Да какой! Угадав во мне своего, по крайней мере, причастного к искусству, понимающего, что к чему, он поделился: «Устаю. Career. Сам понимаешь, дается нелегко. С другой стороны, у кого в моем возрасте произведения находятся в Метрополитэн, Модерн Арт и Уитни». Я не поверил: уже знал, чего стоит художнику попасть в главные американские музеи. Семь потов сойдет. Как в угольное ушко. Зря не поверил. Через день, подойдя к Метрополитэн, увидел где-то сбоку, на цоколе, надпись коричневой краской: Rene is the best Artist. Позже, на стене Modern Art, то же самое, но зеленым: Рене – лучший художник. Уитни проверять я уже не стал. С тех пор, когда говорят о тактиках и стратегиях продвижения художника, я вспоминаю Рене. Если мыслить в этих категориях, его уже не обойти. Не догнать.

Густав

Георгий Гурьянов (Густав) был одним из наиболее привлекательных персонажей современного питерского искусства. Редчайший случай – он был интересен самой разной аудитории: его помнили фанаты «Кино» и ветераны рейва, его высоко ставил музейный мир, его ценили наиболее продвинутые критики, в своем поколении он был художником, пожалуй, наиболее востребованным арт-рынком. Он притягивал всех, вместе с тем был независим, одинок, не вовлечен в многочисленные комплоты и группировки, неизбежные в современной художественной жизни. Он напоминал мне красавца-гондольера, погруженного в себя, индифферентного к направленным на него влюбленным взглядам, легкими, незаметными для непосвященных движениями весла направляющего свою лодку к одному ему известному причалу. Он создал узнаваемое, притягательное, вошедшее в многочисленные экспозиции и альбомы искусство, не нашедшее, однако, адекватного описания. Оно несет в себе некий секрет, сохраняет загадочность… Думаю, Георгий был бы рад такой констатации: ахматовское «Чтоб быть современнику ясным, Весь настежь распахнут поэт» – не про него. Гурьянов вообще «впускал» в свое искусство неохотно, думаю, даже коллекционеры, купившие его произведения, не могут быть уверены, что владеют ими в полном смысле: что-то он оставлял для себя, не отпускал вещь окончательно, единолично владел какими-то сущностными нюансами содержания.