Разговор с отцом

Надзиратель внешний был в связке со внутренним, хотя нетрудно себе представить, каких мук стоило совестливой, насквозь советской писательнице осознать, что она оказалась женой врага народа56. Сейфуллина скончалась в 1954 году, не дожив до ХХ съезда, на котором партия поправила свое представление не только о своей истории, но даже и о самой совести. Разумеется, хоть и с болью, Сейфуллина приняла бы эту поправку.

„Так, Лидия Николаевна, чего же сами тогда в партию не вступили?“

– Я скажу вам не рисуясь: не считаю себя достойной»57.

Мы не поймем Октябрьского периода российской истории (терпеть не могу, извините, слова «совок»), не испробовав, не оценив этот ее понятийный гипноз, погружавший в летаргический сон и достоинство, и здравый смысл, и все, что есть в человеке. Этот напор лжерелигии, которая обкатывала валуны, по выражению Сталина на той же встрече, обкатала, увлекла за собой, да и большей частью создала всю советскую литературу. Могла ли не обкатать, не унести с собой и отца? Он не был особенно сильным человеком, но был человеком тонким, с невытравленной совестью. И была ли у него альтернатива сохранить старую совесть, не заменив ее новой не только в советской литературе, но и в советской жизни? Казенные идеалы были гремучи, тяжеловесны, заразительны; кто мог устоять? Умные, даже остро умные, как Шкловский, гениально одаренные, как Платонов, но ведь письма с требованием казни «подлым предателям» во время московских процессов должны были подписывать и они.

Ставлю на их место себя. Вот стучат в дверь, на пороге стоят некто в серых пальто, протягивают кипящее смертным гневом письмо: воззвание! Соединись с нами в проклятии, прими «причастие буйвола» (Бёлль), стань носорогом, как мы, прояви мужество и не прячься! Знал бы, кого просить, наверное бы, взмолился: «Господи, не дай руке моей сделаться убийцей!» Однажды устоял только Пастернак, один-единственный, что, бесспорно, было жестом античного героя. Отец героем не был, но он был и не так на виду, писем на подпись ему никто не предлагал.

2. Фантазия о Кольцове

В 1934 году у отца вышло второе, дополненное, издание Критических писем.

«Идите все сюда, читатели Михаила Кольцова», – приглашает нас статья Корнелия Зелинского Вечное перо. Ну что ж, откликнемся на приглашение через… 90 лет, ведь кольцовскому перу обещана вечность. Здесь мы узнаем о нем как о лихом полемисте-политике, сталинском проповеднике, затем, через три года, расстрелянном, не спрашивайте, кем и за что. За вычетом обычных идеологических позывных, в общем, отличная статья. Кольцова чувствуешь, даже видишь. Вспоминаю По ком звонит колокол, только Хемингуэй, представив Кольцова (Каркова) необыкновенным умницей, не заметил, что ум его был раскален докрасна Октябрем, коммунизмом, Сталиным, которые насаждались в республиканской Испании советниками из Москвы в присущем им стиле. Это заметил, кстати, Дос Пассос, потянувшийся было к молодой Советской республике, потом от нее отшатнувшийся, причем именно в Испании многое понявший и оттого из нее уехавший, не став ее защищать. Не знаю, есть ли сейчас читатели у Кольцова, его время ушло вместе с ним. Как и большей части томов и самого Маяковского, коих невозможно спасти для современного читателя даже громадным его талантом.

Хорошо представляю этот тип, ибо в юности еще застал таких. Неистовый, как Роланд, чей ум, если кто помнит эпос, заброшен на Луну58, повисшую над СССР, метатель острейших копий во всех своих противников, разоблачитель идейных врагов, чеканщик ядовитых острот (здесь отец очень верно отмечает, как ядовитость, зашкалив в лихости, может переходить в безвкусицу, но забавно относит ее к мелкобуржуазным пережиткам) – давайте продлим его вечность, подарим ему еще более полувека жизни, как они были даны его брату, главному карикатуристу СССР, Борису Ефимову, благополучно прожившему 107 лет. Вырвем Кольцова из сталинских казематов, сделаем то, чего ни по каким правилам делать нельзя: поговорим о его судьбе в сослагательном, воображаемом наклонении. Вернем его к долгой жизни, которая могла бы обойти смерть, увидим в расцвете сил, какими он обладал до того, как стать «врагом народа».