Разборки дезертиров

– Арбайтен, бездельники! – вопили, забавляясь, пьяные охранники. – Резче арбайтен, фатерлянду нужны трудовые свершения!

– Наш дом Россия, наш дом Россия! – фальшиво пел порядком нагруженный Чвыр. – И лучше дома на свете нет!..

– А удобства во дворе! – хохотал, держась за животик, верзила Гонорея.

Подвезли наконец-то обед (совмещенный с завтраком). Полчаса выстраданного отдыха. Свернувшись на пригорке под кустом, практически не дающим тень (чистый эвкалипт, у того тоже листья развернуты ребром к солнцу, и, чтобы спрятаться от пекла, надо очень постараться), мы вяло наблюдали за процессом раздачи пищи. «Не надо лезть в первые ряды, – предупредил опытный Шмаков. – Задавят, да и охрана замордует». Бледные личности в извазюканных штанах, по пояс голые – кожа синяя, ребра наружу, приволокли из замшелых строений алюминиевые армейские фляги и в картонные разовые тарелки нагружали страждущим кашу. Народ давился, как оголодавшие котята за «Вискасом».

– Еще положи, пожалуйста, ну что, тебе жалко?.. – умолял задохлик с оттопыренными ушами.

– Страдаешь от припадков жадности? – подлетел к несчастному огнедышащий Василий. – Не наедаемся, раб божий? Может, тебе еще и хрепатого на стол?! – Удар прикладом по тарелке, спрессованная каша полетела в кусты, бедолага на карачках попрыгал ее ловить. Охрана хохотала.

– Что такое хрепатый? – равнодушно осведомился кто-то из лежащих позади нас.

– Сало, – буркнул я.

– Эх, сейчас бы сальца с галушками… – выделяя фрикативное украинское «г», размечтался кто-то слева.

Основная масса рабов продолжала давиться вокруг раздатчиков пищи. Охрана гоготала, меланхоличный инвалид с расщепленной губой сидел в сторонке и выводил палочкой по глине девиз бенедиктинцев: «Orae et Laborae» – «Молись и трудись».

– Инвалидов сюда привозят просто пачками… – бормотал, следя за моим взглядом, Шмаков. – Они не идиоты, просто устроены как-то по-другому. Послушные, на все готовые, не ропщут. Умирают быстрее нас – у них же кости никакие, организмы слабые. Сдают таких в дома инвалидов, родне обуза на хрен не нужна, а при нужде можно и справочку о смерти на стол – дескать, помер ваш калека, могилка номер такая-то, можете навестить.

– Бомжами не брезгуют, – пробормотал сосед справа. – Эту публику тоже искать не будут… Правда, мрут еще охотнее, чем инвалиды. Непривычные они к неволе.

Опять кого-то под дружный гогот отоварили прикладом. Несчастный шмякнулся затылком, застыл с поднятыми руками. «Не обижайся, дорогой…» – ржали ублюдки с автоматами.

– Куда уж тут обижаться, – уныло комментировал Шмаков. – Клиент всегда урод, блин. У одного тут на прошлой неделе руки парализовало. Представь, хочет есть, а руки в локтях не гнутся. Ох, намаялся он, бедняга, царствие ему небесное…

– А ты на этой стройке с первого дня? – осведомился я.

– Да не, – фыркнул Шмаков, – на конопляном поле поработать успел. Тут этой гадости – просто промышленные масштабы. Ходишь голышом, смолу на себя наматываешь, а потом с тебя ее очищают скребками – вместе с кожей. Чудик один трудился – рассказывал, как он на пенькозаводе в Хакасии мастером работал, пока не разогнали персонал, а завод не закрыли. Вот уж воистину был апологет конопли – не дурманного каннабиса, заметь, а конопли посевной, в ней психотропных веществ вроде поменьше. Зато пользы – выше крыши. В свете этой долбанутой борьбы с наркоманией, говорит, власти до абсурда доходят. Завод закрыли, заводские посадки запахали, уникальное оборудование раскурочили… Плакался горючими слезами – из-за этих козлов, мол, бомжевать идти пришлось. А из конопли, между прочим, уйму полезных вещей делают: веревку, пряжу, паклю, масло, топливо, сети, корма для птиц… в общем, не счесть. Даже кирпичи. Самая прочная веревка – пеньковая, самая вкусная каша – из конопляных зернышек, обжаренных в конопляном масле. Какая же Русь без конопли? Даже фраза «Русь посконная». Что такое посконь? Мужское растение конопли. Каких, прости боже, уродов производит власть! Посмотрите на этих вертухаев – они же не только гамыром опьянены – вседозволенностью…

– Власть не портит людей, – хмуро бросил приземистый дядька с шелудящимся черепом. – Это дураки у власти портят власть.

– А ты в счастливой жизни, дядя, кем трудился? – повернулся к нему Шмаков.

Мужчина насилу улыбнулся.

– Не поверите, мужики… директором того заводика по производству конопляного волокна. Честное слово. А мастера, должно быть, звали Самоваров Алексей Архипович? Уж больно ты портрет его обрисовал выпукло.

– Точно, – изумился Шмаков, – Лехой его звали. Директора еще нахваливал – мол, справный был мужик, за дело болел. А как репрессии начались – разные проверки из налоговой, уголовное дело – отчаялся мужик, спиваться начал. Надоело по инстанциям метаться, доказывать, что продукция завода к наркомании имеет отношение слабое.