Разбойник и Мишка

автоматчиков, проходя через опушку леса, увидел могилу Рафикова. Он

подошёл к ней и ударил ногой по деревянному памятнику. В это время из-за

дерева на него набросилась хромая чёрная собака и вцепилась зубами в ногу.

Немец сначала испугался, закричал, а потом, придя в себя, оттолкнул собаку

прочь и дал автоматную очередь...

Мы закопали верного Дружка тут же под деревом, около могилы его

хозяина — славного пулемётчика Абдуллы Рафикова.

ПОДВИГ САНИТАРА

Однажды в наш лазарет привезли раненую собаку. Это был лохматый

тёмно-серый пёс, похожий на кавказскую овчарку, ростом с доброго телёнка.

И кличка у него была какая-то размашистая — Разливай.

Мы удалили осколки, и раны стали быстро заживать. У собак хорошо

зарастают раны.

Недели через две, когда собака уже выздоравливала, в лазарет пришёл

её хозяин. Был он пожилой, кряжистый, с большим скуластым лицом, выбритым

до глянца. Обращаясь ко мне, поднял к козырьку руку и представился:

— Ефрейтор Ткачук. Вожатый-санитар. Раненых возил. Трёх собак миной

уложило, а нас с Разливаем миновала...

Говорил он легко, без напряжения, и мощный, грудной бас гудел как из

бочки. «Вот, наверно, поёт...» — подумал я. Левая рука у него была

забинтована и висела на привязи. На левой стороне широкой груди серебристо

поблёскивала новенькая медаль «За боевые заслуги».

— Я сейчас в медсанбате, — продолжал ефрейтор, — в команде

выздоравливающих. Хотели меня эвакуировать дальше, да я упросил оставить.

Наша дивизия для меня — дом родной.

Мы сняли Разливая с привязи. Он подошёл к своему хозяину и ткнулся

мордой в колени. Собака даже не виляла хвостом.

— Суровый ваш Разливай... — заметил я.

— Такой уж у него характер, — пояснил Ткачук, — неразговорчивый. Но

хозяина не подведёт. Я его взять хочу. Можно?

— Пожалуй, можно, но зачем он вам теперь один-то?..

— Я ему напарников присмотрел в деревне. Буду готовить новую упряжку,

а Разливай вожаком будет. Он у меня опытный: школу окончил и пороху

понюхал...

Прощаясь со мной, Ткачук озабоченно сказал:

— Меня весна беспокоит... Снег скоро сойдёт, а тележки-то у меня нет.

На волокуше по земле тяжело.

Солнце уже пригревало по-весеннему. Снег посинел и осел. Зачернели

высотки. В оврагах под снегом накапливалась вода.

— Приходите к нам в лазарет, — пригласил я, — у нас кузница есть, и

кузнец хороший. Может, что-нибудь смастерим...

— Ладно. Отпрошусь у командира санбата. Приду.

Наш лазарет располагался в совхозе, в двух километрах от медсанбата.

Рабочие были эвакуированы куда-то на восток, и в совхозе мы были полными

хозяевами. В конюшнях и коровниках стояли раненые лошади, а в кузнице мы

ковали лошадей и чинили повозки. Был у нас замечательный кузнец, Григорий

Дёмин, мастер на все руки: он и лошадь подкуёт, и повозку починит, и часы

исправит. Встречаются в народе такие таланты.

Через несколько дней Ткачук пришёл в лазарет, и я его свёл с Дёминым.

— Надо бы тележку сделать, — сказал Ткачук, — хорошо бы на шариках.

Полегче возить собачкам.

— Не знаю как, — ответил Дёмин, — на шарикоподшипниках я ещё не

делал. Подумаем.

Дёмин не любил много говорить и не давал обещаний, но делал всё

добротно. Недалеко от нас, в деревне, стояла автомобильная рота. В этот же

день, как пришёл Ткачук, Дёмин съездил в автороту и привёз шариковые

подшипники.

— Шофёры дали от разбитых машин. Попробуем приспособить к тележке...

Они приступили к работе. Стоял тёплый, солнечный апрель. Снег сошёл,

и земля была мокрая, липкая, ещё холодная, а днём под солнышком от неё шёл

парок. Кое-где уже пробивалась иголочками изумрудно-зелёная травка.

Израненная окопами и воронками земля терпеливо ожидала своего

хозяина-труженика.

Дёмин и Ткачук делали тележку во дворе, около кузницы. Ткачук прикрыл

глаза рукой от яркого солнца и вздохнул:

— Эх, какая благодать!.. Теперь бы на земле поработать, а вот

приходится на войну все силы отдавать...

Рукава у него были засучены по локоть, и могучие руки, смуглые и

волосатые, как будто были высечены из дуба. Дёмин, светловолосый и

голубоглазый, около кряжистого Ткачука казался тонким, хрупким подростком.

Но несмотря на большую разницу в годах, Ткачук слушался Дёмина и охотно

помогал ему в работе. Иногда они пели вполголоса «Славное море, священный

Байкал», и голос Ткачука гудел густо, а тенорок Дёмина словно вился вокруг

баса длинной, тонкой ленточкой. Мне нравилось, как они пели, и я попросил

их спеть погромче, в полный голос. На мою просьбу Ткачук ответил:

— Нельзя мне. Демаскировать буду. Враги услышат...

Ткачук шутил — мы были в пятнадцати километрах от передовой, но в его

шутке была доля правды. Голос у него был необычайной силы.

За несколько дней они смастерили тележку. Это была колёсно-носилочная

«установка» на шарикоподшипниках. На деревянную раму поставили и укрепили

санитарные носилки. Они быстро и легко снимались с рамы, и на них можно

было нести раненого. Тележка катилась легко. Ткачук был очень доволен и,

прощаясь со мной, поблагодарил за помощь: