Раубриттер

— Эй, Лавэн, — крикнул Рене своему сержанту, — давай-ка подводу сюда. Да нет, давай две, в одну все не влезет.

Разбирались с мехами, а дальше ряды медников.

Там и тазы, и подсвечники, и кувшины. Все из бронзы и работы искусной. А уж сколько всякой меди, так не пересмотреть всего.

Это все тоже денег немалых стоит. А рядом серебро. И подносы, и кубки, и вилки с ножами.

— Лавэн, еще подводы ищи.

Роха тоже нашел ценное, тоже грузит в телеги товар дорогой.

Грязные руки солдатские швыряют в телеги мужицкие драгоценный шелк, тончайший батист, бархат, парчу, простое сукно тоже летит в телеги и даже простой лен. Ничего, все пригодится.

Руки у солдат грязны, лица потны и запылены, но ни на одном, что пришел на ярмарку, нет старых башмаков. На всех обувь уже новая, колеты самые дорогие, панталоны новые, шосы и чулки самые яркие, что нашлись, они по две пары себе за пазуху, под кирасы насовали, а кое-кто и переодеться успел. Одежда в общий котел не идет, тут каждый солдат себе все берет.

Волков ехал по улице не спеша, он почти не волновался. Стража, что была на ярмарке, избита и валяется в пыли. Охрана богатых купчишек попряталась. Больших городов рядом нет. А с окрестных сел собрать добрых людей — время нужно. Много времени. Пока они соберутся, он уже уйдет на свой берег. Волноваться ему не о чем было.

Он ехал и разглядывал, как дела его идут, с одной стороны, вроде, и неплохо: одна за другой телеги с ярмарки отправляются на восток, туда, к Бертье, к лодкам. А с другой стороны он видит, что не все делом заняты. Кавалер наблюдает за немолодым солдатом.

Вроде, уже поживший человек, а все кровь в нем играет. Тащит он упитанную бабенку за угол, за лавку, в сторону реки. Бабенка орет, как резаная, выкручивается, отбивается, цепляется за все, что можно. Чепец слетел с голов, волосы растрепаны, лицо от натуги ее красно. Но солдату приходит на помощь дурой солдат. Они затаскивают ее за угол, бросают наземь. Баба проклинает их, ревет так, что на всю ярмарку слышно, но проклятия на солдат не действуют, они без всякой жалости успокаивают ее кулаками и оплеухами. И прямо тут же задираю ей подол. Она затыкается, наконец, только тихо воет, а к ним бежит уже и третий, очередь занимает. Тут же невдалеке на земле сидит мужик. Лицо окровавленными руками закрыл, вся голова кровью залита, сидит, качается. Наверное, муж той бабенки. Полез, дурак, бабу свою у солдат отнимать не от большого ума. Вот теперь кровищу, сидит, по морде размазывает.

Для кавалера-то картина обычная. Он такие картины всю жизнь смотрел. А Максимилиан на это все таращится с изумлением.

Волков, видя его взгляд, невольно усмехается.

Ему и самому это не нравится. Но не нравится это ему потому, что дело, дело надо делать, а не развлекаться. Но он ничего не говорит сержанту, что выискивает что-то тут же в торговых рядах, копошится в тряпках. У солдат нет жен, в Эшбахте нет баб, даже денег у них нет на блудных девок. А женщины — такая же добыча, как деньги, вино или одежда. Солдаты имеют на них право.

Он поехал дальше и увидал чистые бочки, но с потеками. И воняли они вовсе не дегтем. Запах этих бочек он знал с юности.

— Вилли! — крикнул он сержанту, что грузил с людьми рулоны крепкой кожи на телегу.

Тот сразу подбежал к нему:

— Да, господин.

— А в тех бочках не масло ли?

— Сейчас, господин, проверю.

Он побежал к бочкам, там был черпак, он понюхал его, попробовал пальцем и крикнул:

— Масло, господин.

— Оливковое? — уточнил Волков.

— Не знаю, господин, — Вилли приволок черпак кавалеру.

Тот понюхал его. Да, это было оно. В тех местах, где его делали, Волков провел много лет. Обычно его не разливали в бочки. Но ничего, ему и из бочки оно по нраву.

— Вилли, грузи бочки, это хорошее масло.

— Да, господин, — обещал молодой сержант.

Тут приехал верховой от Бертье и сказал ему:

— Господин, баржи почти полны, а все лодки ротмистр на наш берег уже отправил выгрузить взятое. Когда они вернутся, возьмут то, что уже на берегу сложено. Ротмистр говорит, что довольно, больше товара не увезем.

— Хорошо, — сказал Волков, — будем заканчивать.

Он поехал к западному выходу с ярмарки, чтобы забрать оттуда западную заставу из двадцати человек. Но как доехал до конца, так увидал, что там торговали скотом. И среди трех десятков лошадей увидал их. Ах, как были хороши две кобылки и один жеребчик. Все молоды, двухлетки. И масть, и экстерьер. Он даже слез с коня, чтобы посмотреть зубы и ноги. На обратном пути не удержался, велел солдатам взять трех лошадок с собой, на племя. Или на продажу, если с разведением не выйдет. Любая из лошадей тянула на шестьдесят талеров. Взял бы больше, там еще хорошие лошадки были, да в баржах места уже не было, как говорил Бертье.

Он ехал последний, с ним был Максимилиан, он вез его штандарт, и Увалень, кавалер остановил коня посреди ярмарки. Он видел людей, что выглядывали из-за лавок, из-за стеллажей, досок, из-за бесконечных корзин с древесным углем. Он даже приподнялся на стременах, чтобы его лучше было видно и дальше слышно, прокричал: