Раубриттер (IV.II - Animo)

Бальдульф на все эти приготовления поглядывал насмешливо. Его собственная броня, в которую он облачился вместо привычной шубы, выглядела весьма нелепо, но ни один из суетящихся рутьеров не спешил зубоскалить по этому поводу. Старомодная легкая кираса пехотного образца, порядком помятая и покрытая пороховой копотью, архаичные наплечные щитки, изрядно проржавевшие поножи… Все это было соединено вместе при помощи сложной системы ремней, а местами, где ремней не хватило, и обычной проволоки. Одного взгляда на это облачение было довольно, чтоб понять — этот комплект не заказывался у кузнеца, а собирался случайным образом на протяжении долгого времени.

В отличие от своих подопечных Вольфрам Благочестивый выглядел не возбужденным, как полагается гиене при запахе еще не пролитой крови, а неестественно сосредоточенным, задумчивым. Настолько, что Гримберту на миг даже показалось, что все его уродливые черты ушли под поверхность, как иногда смертельно опасные рифы уходят под воду, укрываясь приливной волной.

— Да, работа… — Вольфрам тряхнул головой, вернувшись к прерванной мысли, — До черта работы. Вот только оплата каждому причитается своя. Кто к вечеру притащит кошель с золотом, а кто будет нести охапку собственных внутренностей, пытаясь не истечь кровью. Такова рутьерская жизнь, мессир. Таково наше ремесло.

Разбойничья жизнь, подумал Гримберт, и дьявольское ремесло.

— Вы, конечно, можете сказать, мол, ремесло наше не из почтенных, не из благородных… — Вольфрам прищурился, обозревая свое воинство, спешно разбирающее оружие и суетливое, точно крысиный выводок, — И будете, конечно, правы. Только вот что я скажу вам о благородстве. Это не добродетель, не благодетельный сосуд, из которого можно черпать. Не каждый может позволить себе благородство в нашем мире.

Вздор, подумал Гримберт, и, к тому же, отдает ересью. Благородство — извечное свойство души, не имеющее отношения к достатку и положению. Благородным может быть последний нищий или кровожадный разбойник. Благородство — это…

— Благородство — это дорогая золоченая безделушка, что висит у вас на шее, что-то сродни драгоценной броши, — внезапно произнес Вольфрам Благочестивый, — Легко позволить себе быть благородным, когда в твоих кулаках тысячи людей, чьими жизненными соками ты питаешься и которых высасываешь досуха, когда ты обеспечен хлебом и чистой водой до конца своих дней. А может ли позволить себе благородство человек, который ни разу в жизни не ел досыта? Гниющий заживо, но не имеющий даже одного серебряного денье, чтоб обратиться к лекарю? Искалеченный господскими слугами за мнимую провинность и вынужденный просить подаяния? Такой человек может позволить себе благородство, мессир?

Гримберт не нашелся, что сказать, да и не думал, что от него ждут ответа.

— Мои ребята знают, на что идут. Сегодня вечером некоторые из них вернутся со звенящим кошелем, а некоторые если и будут что-то нести, то собственные внутренности, вываливающиеся из распоротого живота. Не очень-то справедливо, но мы к этому привычны. Гиены — не самые благородные Божьи твари. А я — не самый благородный предводитель.

Гримберт кашлянул, с трудом вспомнив, как звучит его собственный голос.

— Каждый грешник может обрести прощение, если…

Вольфрам рассмеялся. Он заметил, понял Гримберт. Заметил его смущение и совершенно верно истрактовал.

— В тех миннезангах, что мне доводилось слышать, часто встречались благородные разбойники. Из тех, знаете, что услышав речь рыцаря, находили в своем сердце отголоски совести и, раскаявшись, бросали презренное ремесло. Как знать, может я как раз из их числа? Раскаюсь, наслушавшись ваших сладких речей, отдам все заработанное неправедными трудами добро Святому Престолу, надену вериги и отправлюсь странствовать, разнося во всей империи Слово Божье и уповая на Его прощение. Как по-твоему, Паяц?

Ржавый Паяц подобострастно поклонился, отчего его иссохшие кости его челюсти, соприкоснувшись с ржавыми пластинами шлема, издали привычный скрежет.

— Не удивлюсь, если в скором времени окрестные крестьяне нарекут вас святым.

— Святым? — Вольфрам приподнял бровь, — А почему бы, черт возьми, и нет? Что для этого требуется? Проповедовать? Я и так проповедую вам, сучье семя, денно и нощно, чтобы добиться хоть какого-то порядка. Являть чудеса? Что ж, я готов. Я буду творить чудеса. Впрочем, не думаю, что Святой Престол согласится канонизировать меня. Потому что я буду творить очень, очень нехорошие чудеса, мессир…