Раубриттер (IV.II - Animo)

Центром этого оживления был Вольфрам. Как сердце рассылает по всему телу кровь своими ритмичными ударам, так Вольфрам рассылал тревогу и беспокойство отрывистыми, резко брошенными, приказами. Преподобному Канонику было велено немедленно поднимать всех своих людей, чистить пушки и готовить телеги для серпантин.

Гримберт не знал, чем вызван этот переполох наверху, он был единственным человеком во всем лагере, жизнь которого ничуть не переменилась. Рутьеров обнаружили люди отца? Вольфрам узнал, что по его душу движутся Туринские рыцари?.. Несколькими днями раньше Гримберт позволил бы этим надеждам обмануть себя.

Но не сейчас.

Может, они уйдут?.. Соберут пожитки, свернут шатры, погрузят на телеги свою жалкую артиллерию и просто растворятся без следа, как растворяются стыдливые воспоминания и дождевые тучи? Просто оставят его и исчезнут навсегда, устремившись на запах поживы, как устремлялись все хищники сродни им. И тогда…

Вольфрам не забыл про него. Как ни был он занят, раздавая отрывистые приказы, бранясь и угрожая своим головорезам, какая-то часть его рассудка всегда помнила про Гримберта. Иначе и быть не могло.

— Наверх! — приказал он кратко, — Кажется, настало время нам потолковать с мессиром рыцарем…

В этот раз ему не досталось даже привычных унизительных шуток. Вольфрам слишком торопился, а может, был слишком занят планами, о которых Гримберту ничего не было известно. Он даже не удосужился поприветствовать его на свой особый издевательский манер.

— Значит, вот что… — Вольфрам помедлил пару секунд, присматриваясь к Гримберту.

Взгляд у него изменился. И сам Вольфрам изменился. Гримберт ощутил это, как «Убийца» ощущал изменения в электромагнитном поле, незаметное глазу, но отчетливо ощущаемое его внутренними датчиками.

В его внешнем облике не произошло никаких изменений, если не считать потертой старомодной кирасы, которую он успел на себя водрузить и в которой теперь неуклюже ворочался, точно рак в чересчур тесной раковине. Самоуверенный разбойник, мнящий себя вершителем судеб. Жалкий хитрец, заручившийся поддержкой столь же жалких отбросов. Никчемный головорез, почуявший крохотную толику власти и опьяненный ею, как самым сильнодействующим наркотическим зельем.

И в то же время это был другой Вольфрам. Незнакомый Гримберту. Убийственно спокойный, холодный и собранный, похожий на ритуальный меч, высвобожденный из ножен. И взгляд у него тоже был другой. Не тот насмешливо-маслянистый, что был хорошо известен Гримберту. Взгляд, которым он одарил Гримберта в этот раз, больше походил на сгустившееся и очень плотное излучение.

— Среди благородных господ прямота, мне кажется, не очень жалуется, — Вольфрам коротко рыкнул, когда Ржавый Паяц попытался услужливо поправить застежки его панциря, но тот не отстранился, — Только благородного духа во мне не больше, чем в голодной гиене. В этом-то мы с ребятами схожи… Уж простите, мессир, если сразу к делу, без реверансов, как это у вас в Турине заведено. Потому что дело-то, в общем, простое и разводить тут рекогнострацию никакого смысла нет. Ребятам моим предстоит работа.

Это Гримберт и так отлично понимал. Нелепо было бы думать, что уцелевшие Гиены выстраиваются шеренгами, проверяя запальные шнуры, пыжи и пороховницы только лишь потому, что Вольфрам вознамерился устроить своим рутьерам военный смотр или торжественный парад. Весь лагерь полнился злым клекотом, перемежаемый ругательствами офицеров и звоном металла — особенный звук, электризующий нервную систему сильнее, чем торжественные голоса боевых горнов или лошадиная доза стимуляторов.

Они все и сами ощущали это. Гримберт замечал это по особенному блеску глаз, которые еще не были скрыты забралами, по сдерживаемой дрожи проверяющих запалы пальцев, по нервному смеху, то и дело трещащему в разных концах лагеря.

Да, подумал он, эти люди готовятся к работе.

Преподобный Каноник, этот изувеченный карлик, сновал по своей обожаемой «Гретте», с такой нежностью высвобождая ее из брезента и мешковины, будто снимал платье тончайшего шелка с юной прелестницы.

Олеандр Бесконечный, единственный, кого не затронуло всеобщее возбуждение, отрешенно улыбался, глядя неведомо куда, однако люцернский молот в его руках, небрежно опертый оземь, заставлял снующих вокруг рутьеров держаться от него подальше, как от снаряженного снаряда с ввинченным контактным взрывателем.

Бражник монотонно бранился, проверяя свои драгоценные склянки. Некоторые из них озабоченно встряхивал, у других перекрывал клапаны, в третьи что-то добавлял из пипетки. Может, он и не выглядел грозным бойцом, однако тяжелая кованная кулеврина, висевшая у него за спиной, не походила на парадное оружие. Она походила на инструмент, которому не раз приходилось бывать в работе. Ухоженный и любимый инструмент.