Раубриттер

— Коли возьмем у городских нобилей и гильдий заем на пять тысяч

золотом, то не будет у нас друзей надежней, — продолжал монах.

— Дадут ли? — С сомнением произнес кавалер. — Нам нечего

заложить. Уж не мою землю, моя глина столько не стоит.

— Попытаемся, господин. — Рассуждал хитрец. — И закладывать

ничего не будем, возьмем под ваше имя. Вы ведь теперь не просто

помещик фон Эшбахт, вы теперь зять графа, а еще у нас есть

поручительство от епископа, не зря же я его выклянчивал у его

преосвященства. Не посмеют отказать, хоть что-нибудь, но дадут.

Волоков молча обдумывал то, что предлагал брат Семион. Он

задумчиво чесал щетину на подбородке, с прищуром смотрел на

этого хитрого монаха и все никак не мог принять решения. Монах

также молчал. Ждал, ждал, ждал и, так и не дождавшись решения

господина, назвал последний довод:

— А коли совсем плохо будет, так бежать лучше с деньгами, чем без

денег. А с такими деньжищами и в землях короля, и у еретиков, и

еще Бог знает где, можно удобно обосноваться.

А Волков все равно молчал, думал и думал. Но склонялся к правоте

монаха. Чего уж там, чертов монах был, конечно, прав. К чему

отказываться от денег, раз они сами в руки плывут. Он теперь зять

графа и доверенное лицо епископа, его имя известно всему

графству, отчего же не пользоваться этим? А с деньгами ему и

вправду будет спокойнее. Ну, а если они не пригодятся, так он

вернет заем. А уж с процентами он как-нибудь тоже расплатится.

Да, чертов монах был как всегда прав!

Он отошел от брата Семиона и, подойдя к офицерам, что ждали

его, крикнул:

— Сыч!

— Да, экселенц. — Отозвался тот, подходя к нему.

— Найди землемера Курца, спросишь про него на почте. Спроси у

него, какая харчевня в городе лучшая, а как он ответит, так

пригласи его и пятьдесят его бывших сослуживцев на пир в честь

моей свадьбы. Потом спеши в ту харчевню и закажи лучший ужин

для пира. И не скупись, — он протянул Сычу десть талеров и, подумав, достал еще два, — скажи, что бы вино было самое лучшее.

— Сделаю, экселенц, — обещал Сыч.

— Господа офицеры, — продолжил Волков, обращаясь к Бертье, Рохе

и Рене. — Сыч сообщит вам, где будет пир. Встретимся там вечером.

Посмотрим на здешних господ, что служили у императора в

ландскнехтах. Максимилиан и Увалень, вы со мной.

Он вернулся к монаху, помолчал и, взглянув на него, сказал:

— Что ж, давай попробуем завести себе ангелов хранителей в этом

славном городе.

Глава 21

Не так уж просты были купчишки, банкиры и главы гильдий. Будь

они просты, никогда им не стать городскими нобилями. Как ни был

красноречив монах, как ни говорил им о важности рыцаря божьего, что он теперь еще и родственник графа, не хотели они давать пять

тысяч золотых без обеспечения. И поручительство старого

епископа, хоть и помогало в деле, но не слишком. А с другой

стороны ничего не дать, все-таки, они не могли. Особенно после

того, как монах напомнил отцам города, что господин фон Эшбахт

может легко выставить триста добрых людей в броне, с железом и

огненным боем, таких хороших, что городскому ополчению до них

далеко будет. Тут, конечно, нобилям ответить было нечего. После

двух осад города за последние десять лет не было в городе такого

человека, что не понимал бы, что всем нужны хорошие друзья, особенно такие, у которых есть триста добрых и крепких людей с

сержантами и офицерами вместе.

Дали ему денег под великий процент. Под четыре сотых в год, всего тысячу двести гульденов, но дали. Бумаги составляли и

считали деньги весь день без обеда. И уже к вечеру два тяжелых

мешка Максимилиан и Увалень тащили из ратуши к коновязи.

Волков шел позади них. Он был доволен. Золото!

Ничего лучше, чем трактир «Веселая грешница», Сыч не нашел.

Трактирчик этот был не Бог весть что, но именно его посоветовал

землемер Куртц. И гостей пришло намного больше, чем собирался

пригласить Волков. Зато гости были как раз такие, что надо.

Офицеры, сержанты, корпоралы и старшины из ландскнехтов Его

Величества Императора, что служили в Южной роте Ребенрее.

Некогда это были грозные воины, а сейчас все они были

почтальонами и таможенниками, счетоводами в имперских

складах и писарями при государевых службах. И среди этих

резаных, колотых и увечных людей, прошедших тяжкие горнила

войн, он и все его офицеры чувствовали себя прекрасно. Не то, что

среди спесивой знати. Это были его люди, с ними он с

удовольствием пил, им он заказывал самые лучшие кушанья. И

пиво, и вино лилось в тот вечер рекой. И он им нравился, он

чувствовал их приязнь. Кавалер не скрывал, что начинал простым

солдатом, и ему было приятно видеть удивление на лицах этих

смелых людей, когда они узнавали об этом.

И этим людям он нравился не потому, что угощал их, а потому что

он одним был из них, вышел из них и по-прежнему не чурается их

общества.

Он был пьян и весел, орал вместе с ними тосты за здравие

Императора, кричал во славу Имперскому домену, родине всех

ландскнехтов. А еще и пел с ними похабные солдатские песни, когда они уже расходились по домам ночью.

Он смеялся с ними, когда они желали ему ехать домой и как

следует натянуть графскую дочку, раз пришелся такой случай. Он

обещал им так и сделать.