Раубриттер

— Кроме тех, что он уже дал вам, он еще дает денег на постройку

костела.

Теперь Волкова интересовало только одно:

— Сколько?

— Две тысячи двести талеров. — Сообщил брат Семион с улыбкой. —

Только…

— Что еще? — Кавалер даже не успел обрадоваться.

— Я на эти деньги и вправду буду строить костел. — Продолжал

монах. — Те четыреста монет, что вам дал, пусть останутся вам, а на

эти деньги мы построим небольшой, но красивый храм. Уж не

взыщите, господин.

— Я бы тебе поверил, мерзавец, если бы ты не стащил у меня ларца

с золотом, что мы вывезли из Ференбурга.

— Господин! — Воскликнул монах. — Но ведь я вернул вам вашу долю, а остальным распорядился так хорошо, как только было возможно.

— Угу, так хорошо, что ты до сих пор ходишь в бархате и носишь

серебро.

Монах воздел руки к небу, словно призывая Господа в свидетели

таких несправедливых слов.

— Ладно, посмотрим, что ты там настроишь, не думай, что тебе

удастся много украсть.

— Я и не думал даже о таком, я хочу построить себе хороший

костел. Себе, вам и пастве.

— Да-да, чтобы было, куда баб водить. — С сарказмом заметил

Волков.

Монах промолчал.

— А как тебе удалось выклянчить у епископа столько денег?

— Он спросил, собираете ли вы войско для Богоугодного дела?

— Спросил, значит? — Вслух думал кавалер. Ему не очень нравилось, что епископ так интересуется его делами.

— Я сказал, что вы привели хороший отряд из Ланна и что с теми

людьми, что уже живут у вас в поместье, их будет четыреста. А если

они все переженятся и начнут ржать детей, то вскоре их будет

больше тысячи. И тот маленький храм, что вы построите на

четыреста талеров, всех нипочем не вместит.

— И он решил выдать тебе еще денег?

— Да, господин, — улыбался брат Семион. — Восемь сотен серебром и

вексель на тысячу четыреста монет. Он говорит, что его вексель

примет любой банкир или меняла в Малене.

Кавалер молчал. Думал.

— Епископ очень верит, что вы сможете сделать то дело, на которое

вас благословил архиепископ. — Заговорщицки тихо добавил брат

Семион.

Волков покосился на него с заметной неприязнью и спросил с тем

же чувством:

— И тебе что, известно, что это за дело?

— Известно, господин, известно. — Кивал монах и тихо продолжал. —

Знаю, что велено вам не допустить дружбы герцога и кантонов

еретических. И не допустить сближения герцога и короля. И за то

вам не только Святая Матерь Церковь благодарна будет, но и сам

император. И мне наказано быть вам опорой и поддержкой.

Уже стемнело, ламп на балконе было мало, а свет из зала почти не

попадал сюда, только музыка долетала из открытых дверей.

— А еще тебе наказано следить за мной, — сказал Волков, пытаясь

разглядеть лицо монаха в сумерках.

Но монах не собирался лукавить:

— Конечно, приказано, — сразу согласился он, — и аббат Илларион

просил писать о вас ему в Ланн, и епископ Малена просил

сообщать ему о вас. Вы всех интересуете, чего ж тут удивляться? Но

я вам что скажу, писать я им буду то, что мы с вами сами решим

написать

Волоков не очень верил ему, уж больно хитер был этот человек.

Мало того, что брат Семион был большой плут, так еще теперь и

следить за ним приставлен, следить да подталкивать. А ведь он все

еще так и не решил, что ему делать. Может, он и не захочет

затевать распри с соседями. Может, он надумает жить тихо и

незаметно. А теперь что? Как теперь ему не начать распри, если к

нему отныне будет этот плут вечно приставлен.

А плут словно мысли его опять услышал и сказал:

— Я скажу вам, господин, что для меня вы лучше всех святых отцов, в

Фернебурге вы мне другом были, а им я всегда слугой был.

Волков поморщился от этих слов хитрого попа. Все равно не верил

он пройдохе. Но этого хитрого монаха лучше было держать при

себе и делать вид, что доверяешь ему.

— Ладно, — сказал кавалер. — При мне будь. Но имей в виду, в земле

моей, кажется, рыщет оборотень, — он сделал многозначительную

паузу, — ты уж служи мне честно, а то не дай Бог, найдут тебя в

овраге с растерзанным чревом… или и вовсе не найдут.

— Вы во мне не разочаруетесь, господин, — заверил его брат Семион.

Ох, ушлый был монах. За ним глаза да глаз был нужен.

А бал гремел музыкой, Волков вернулся в зал, а там духота

страшная, уже и окна открыты, но сотни свечей горят, десятки

людей танцуют. Он стал у стены, и как ураган на него налетела

Брунхильда. Глаза горят, щеки пылают, вином пахнет. Подбежала, обняла:

— Ах, где же вы были, я уже четыре танца станцевала, а вас все не

видела. — Она обмахивал себя рукой. — Господи, как мне жарко, человек, человек вина со льдом мне!

— Может, хватит тебе? — Спросил Волков, ловя на себе взгляды

людей. — Может, поедем к себе?

— Хватит? — Воскликнула красавица. — Бал только начался. А у меня

пять танцев наперед расписаны. — Она зашептала ему на ухо. — А

сейчас… Следующий танец я с графом танцую.

Волоков на мгновение задумался. Он смотрел в темно-синие, а в

темноте так почти сиреневые глаза этой красивой и молодой

женщины и принимал решение, и решение это было для него

непростым. Кажется, он начинал понимать, что прощается с ней.

Волков полез в свой кошель и достал оттуда склянку. Тот самый

красивый флакон, что забрал он у Агнес. Он не без усилия