Ратоборцы

— Самодержец! — несутся в ответ ему, и все из того же края веча, неистовые возгласы.

— Обсажался приятельми своими!.. Кого — хлебцем владимирским, кого — землицей, кого — серебром!..

— В ответ кто-то из неистовых сторонников князя оглашает студеный воздух пронзительным вскриком:

— Да здравствует Александр Ярославич!..

Невский улыбнулся.

— Экий вопило! — добродушно и слегка насмешливо говорит он.

И это производит благотворное действие на всех, кто внизу вечевого помоста, — даже и на врагов. И из стана друзей вырывается дружное и уже многоголосое:

— Братья, потягнем по князе!..

— Александр Ярославич на худое не поведет!..

— Суздальские — такие же русски, да взялися по дань!

— Верно. Головою повалим за князя, за Святую Софию!..

Вече начинает перекачиваться на сторону князя Александра.

Однако не этого алчет Александр Рогович со своими. Быстро подходит он к самому краю помоста, на котором стоит Невский и сидят на своих скамьях старейшины Новгорода. Его молодцы проламываются следом за ним и останавливаются крыльями — справа и слева от главаря.

И, вызывающе подняв голову, гончар бросает князю:

— Ты зачем в наши грамоты торговые с немецкими городами вступаешься? Пошто ты грамоты наши любецкие, а и рижские подрал? Не ошибись, князь! С немецким берегом торговля не при тебе стала — не тебе ее рушить! Ты Юрьев у немцев хочешь отвоевать, Нарву, а торговлю нашу в мешок завязал! Кто ты тут есть? Не ты наш князь, а сын твой!..

И это упоминанье о шестнадцатилетнем сыне Александра, о юном Василии Александровиче, словно бы исполинскими кузнечными мехами дунуло в костер вечевой распри. Уже третьи сутки грозный отец-государь держал своего сына в заточении, в земляном порубе. Василий изобличен был в заговоре против отца. Гордый юноша не хотел и помыслить о том, чтобы в его княжение Новгород согласился платить дань татарам. Но отец в этом был непреклонен. И Василий замыслил, вместе с другими роптавшими на Александра боярами и горожанами новгородскими, убить татарских послов, а князя Александра изгнать. Однако Невский вовремя раскрыл заговор сына. И, как всегда, был скор на расправу с изменниками и беспощаден.

— Где наш князь Василей? Куда ты его дел, сына своего? — кричали Невскому из толпы.

— Поставь его перед нами!..

— В темнице он у него! — выкрикнул чей-то голос. — В железа забит князь наш Новгородский!.. Вот он как с нами!..

— Ударил еси пятою Новгород!.. — взревели гневные и грозные голоса.

— Где он? Выведи к нам Василья!.. Отдай нашего князя! Самовластец!..

Александр Ярославич с гневным прищуром глянул вниз на требующий ответа народ.

— Отцу перед единым богом за сына своего ответ держать надлежит — не перед кем иным! — отвечает князь.

— Тебе он — сын, а нам — князь!.. — послышался возмущенный голос.

С мгновенье времени Невский молчал. Затем ответил — и сурово и громко, во услышанье всего веча:

— Вашему суду предан будет! Зане против Новгорода измену умыслил!.. А меня знаете: от меня — пощада плохая: что сын, что брат, а топора от ихней шеи отводить не стану, коли заслужили!.. Скоро сами судить будете своего Василья…

Помолчав, добавил — уже другим голосом: величественным и спокойным:

— Великий князь Владимирский — за всю Землю ответчик!.. А Новгород — не неметчина, не Литва!..

И эти последние слова князя — о предстоящем над Васильем суде и о том, что князь великий Владимирский — ответчик за всю Русскую Землю, словно бы тяжелая плита, легли поверх всего этого вздыбившегося вопля, криков и прекословии и как бы сломали хребтовину сопротивленья.

Александр Ярославич с чувством торжества кинул взор на это необозримое толпище, чьей границей были дальние стены кремля: вече было на его стороне.

Вечевой дьяк с выражением благоговенья на лице, поклонясь, уже протягивал посаднику Михаиле заранее заготовленную грамоту, в которой «весь господин Великий Новгород и младший брат его Псков» изъявляли согласие обязаться уплатою ежегодной дани ордынскому царю.

Княгиня Васса вспыхнула всем своим бледным византийским ликом от внезапного счастья, что в этот поздний час боготворимый ее государь-супруг пришел к ней, на ее половину терема. Она порывисто двигалась по своей опочивальне, берясь то за одно, то за другое, не зная, что ей надо сперва делать.

Наконец она усадила мужа в его обычное кресло, насовала ему за спину и под затылок маленьких расшитых подушек, взяла своими белыми длинноперстыми руками его ноги и уложила их на подножной скамейке, поверх ковровой подушки:

— Ну полно тебе хлопотать вкруг меня, посиди ты хоть немножко! — улыбаясь, проговорил Александр.

Оставив мужа, княгиня Васса зажгла высокий четырехсвещник и вновь подошла к супругу.

— Как я истосковалась по тебе!.. — сказала она и застыдилась.

Зажженные ею свечи лишь немного прибавили света в ее спальне, похожей скорее на келью игуменьи, ибо в комнате и без того было светло от множества больших и малых лампадок, теплившихся перед иконами большого углового кивота.