Ратоборцы

— О государь! — отвечал тот, тоже по-немецки. — Я чрезвычайно благодарен вашему величеству. Гиппократ Косский был, несомненно, прав, когда говорил своим ученикам, что он многим обязан в познании целебного могущества трав старым женщинам из простого народа. У этого отрока его покойный дед, оказывается, был таким именно врачевателем от натуры. Этот мальчик знает многие травы, которыми не пренебрегаем и мы, медики. И часто мы только разными именами означаем одно и то же.

Доктор Абрагам ласково положил свою руку на голову Гриши Настасьина.

Александр шел к коню. Мирон провожал его до седла, но вдруг Ярославич замедлил шаг, оглянулся и многозначительно произнес:

— Хорошо, светло здесь у вас — ничего не скажешь! Но только, знаешь ли… уж очень ты на путях живешь… Отодвинь заимку свою куда-либо вглубь! Места есть добрые. Я прикажу тебе пособие выдать и подъем. Людьми помогу… Времена шаткие!..

Старик с одного взгляда понял все, чего не договорил князь.

— Нет, Олександра Ярославич! Ввек этой ласки твоей не забуду, но только никак того нельзя: тут родитель у меня похоронен!..

Он посмотрел испытующе в лицо князя из-под седых кустистых бровей и сказал:

— А может быть, еще и переменит бог Орду?

Невский ничего не ответил.

Они проходили мимо бревенчатой стены кладовой, которая в летнее время служила местом ночлега для младшей четы в семье Мирона: для младшего сына Олеши и для жены его Настасьи.

Эти оба только что успели, вместе с матерью-свекровью, вернуться с пашни. Старуха сама не осмелилась выйти проводить князя, а сыну и невестке не позволил Мирон: сын, дескать, в трудовом одеянье, а невестка лица на пашне от солнца не берегла и, как цыган, загорела!

Александр приостановился и вслушался: за бревенчатой стеной плакал и причитал молодой женский голос:

— До чего ж я несчастная!.. Этой толстухе Милавке вашей… корове… ей вечно все выпадает доброе: из своих рук его угощала… А я… вот окаянна-то моя головушка… проездила… проездила!..

— Кто у тебя рыдает? — спросил Александр.

Мирон Федорович только рукой махнул.

— Ох, и не знаю, как сказать тебе, государь: младшая невестка Настя… как сдурела!.. Горе ее, вишь, взяло, что не довелося ей из своих рук тебя угостить…

Невский улыбнулся.

— Ах, кваску твоего, с искрой, выпил бы я на дорожку! — сказал он громко.

Старик кивнул князю и подморгнул.

— Настя! — подал он зычный голос. — Настя! — повторил он грознее, когда не последовало ответа.

— Чево? — отозвался из амбара набухший от слез голос.

— Подь сюда! — позвал батюшко-свекор.

В распахнувшейся двери амбара показалась юная светловолосая босоногая женщина с красивым, резким и загорелым лицом — этакая «нескладень-девка», как говорится в народе, но именно с той нескладностью, которая подчас бывает страшнее молодецкому сердцу всяких вальяжных, лебедь-белых красот.

Увидав Невского, она хотела было скрыться.

— Куда? Вот сайга дикая! — прикрикнул на нее свекор. — Для князя кваску… на дорожку… Живым духом… В бочонке, что в углу!..

Настя мгновенно исчезла.

Они подошли к громадному вороному жеребцу князя, и Александр собирался уже принять повод из рук дворского, когда запыхавшись, не успев даже вытереть с лица следы слез, с туесом в руках и с чашкой примчалась Настя.

Она поклонилась князю и решительным движеньем всунула чашку в руки свекра и приготовилась наливать квас из туеса.

— Ох нет, — сказал, улыбнувшись, Александр. — Люблю прямо из туеса — совсем аромат другой!

Он взял у нее берестяной туесок и с наслажденьем принялся пить. В темном квасу отразилось его лицо: словно бы когда в детстве заглядывал в колодец.

Возвратив туесок, Александр Ярославич только что успел повести глазами, отыскивая дворского, как тот уже стоял возле него, держа раскрытый ларец.

Князь глянул внимательно в ларец и извлек оттуда жемчужные серьги. Он положил их на ладонь и еще раз посмотрел, хороши ли они.

Настя стояла, не смея поднять глаз.

Невский протянул руку к ее заалевшему ушку — сначала к одному, потом к другому — и, разжав золотые зажимчики сережек, нацепил ту и другую.

— Носи! Не теряй! — сказал он.

Настя закрыла широким вышитым рукавом глаза. Видно было, что она не знает, что надлежит ей сделать, чтобы поблагодарить князя. Вдруг решительно отняла руку от глаз и, привстав на цыпочки, поцеловала Невского прямо в губы.

Вспыхнул Ярославич.

А она, уже отбежав немного, остановилась и, оборотясь на прощанье, выкрикнула сквозь радость и слезы:

— Уж когда мне головушку сымут, тогда только и сережки эти отымут!

Ярый конь бил копытом в землю. Распахивал ветру тонкие ноздри: «Хозяин, пора, пора!..»

Александр стоял, положа руку на гриву коня, готовясь вдеть ногу в стремя, когда детский восхищенный голосок произнес очень громко в наступившей тишине:

— Ой, мама, мама, гляди-ко — государь голубой!..

На Невском был в час отъезда шелковый голубой зипун, отделанный черного шелка кружевом с серебром.

Князь обернулся.