Ратоборцы

— Мне такие люди нужны! — сказал Александр. — Будь же и на высоком месте таков!.. А заодно вам и воеводу нового ставлю… Меркурий! — позвал Ярославич.

— Я тут, княже! — послышался сильный голос из среды стоявших у помоста дружинников.

— Подойди!.

На крылечке, рядом с креслом князя, вырос могучий, еще не старый дружинник.

— Вот вам волостель новый и воевода! — сказал Александр. — Этот на пиры да на братнины незван не пойдет… Он за вас, за хрестьян, со мною в другом пиру пировал, в Ледовом!.. Чай, слыхали?..

— Слыхали, Олександра Ярославич!.. Ну как же не слышать! — раздались голоса.

— Думаю, тот, кто крови своей за родного за пахаря не пощадил, тот на трудовой его добыток не пожадует!.. Верно, Меркурий? — обратился он к новому воеводе.

Дружинник долго не мог произнести ответного слова. Наконец, совладав с собою, словно бы клятву давая, проговорил:

— Да ежели, государь… да ежели только, Александр Ярославич, я твою за меня поруку хоть чем-либо оскверню перед народом, то пускай же от родителя мне проклятье, от сынов поношенье!..

Вторым предстал перед князем пойманный в лесах беглец из числа его собственных тяглых людей — в изодранной одежде, с волосами как перекати-поле. Звали его Онуфрий Неудача-Шишкин.

Невский долго всматривался в смерда, опершись рукою о колено. Наконец спросил хмуро:

— От пашни бегаешь, от тягла?

Неудача-Шишкин метнул на князя взгляд из-под белесых бровей, вздохнул и что-то принялся шептать, покачивая головой.

— Что шепчешь? — повышая голос, спросил Александр.

— А с сумою шепчусь, государь. Богат шепчется с кумою, а бедный — с сумою.

Кое-кто рассмеялся в толпе. Ярославич гневно рванул складку рубахи на плече.

— Перед князем стоишь, смерд! Довольно тебе скоморошить! В последнее говорю — пусть все слышат: когда не сядешь на пашню, как все соседи твои, — в земляном порубе велю сгноить тебя, захребетника, нетяга!..

— Воля твоя, князь, — отвечал смерд, — что ж… не привгакать… нашему Мине начесано в спине!.. Вот говорят: дважды и бог не мучит, а селянину сколько от всех мук — и от боярина, и от татарина, и от князя!.. Уж лучше в порубе сдохнуть…

Александр поднялся на ноги.

— Доброго от тебя и не ждал услышать, — сказал он. — От худыя птицы — худые и вести! В железа его!..

Двое десятских поволокли мужика в сторону завозни, в которую до поры до времени приказано было дворским сажать всех, кого князь велит заключить под стражу.

Мужики негромко сострадали.

— Эх, Онуфрий, Онуфрий! — говорилось ему вслед. — Ну, и впрямь же ты Шишкин, да и Неудача!

Один молодой мужик, со светлым, соколиным взором, тронул беднягу за рукав рубахи и, не особенно даже и таясь от десятских, проговорил:

— Не бойся, Онуфрий: не в поруб сажают, ночью жерди вынем с крыши — выпустим.

Ярославич вот-вот должен был отъехать. Уж пересудил всех, кто жаждал княжого суда. В последний раз, как бы прощаясь, проходил осенней опушкой. Почему — он и сам не знал, жалко ему было расставаться со светлой этой поляной на холме. И невольно вспомнилось: «Этак вот дед Юрий присохнул сердцем к безвестному лесному сельцу — на стрелке между Яузой и Москвой, — а ныне, гляди ж ты, как ширится городок! Проезжая на сей раз через Москву, диву дался. Давно ль, кажется, после Батыева нашествия одна только гарь осталась, уголья да трупы, — думалось, что и место быльем порастет, — ан, смотри ты, едва прохлынула татарва, а уж набежал, набежал народ, и опять поднялся городок… Видно, быть здесь доброму городу!.. Дед Юрий далеко видел! Ключ ко многим путям — что из Киева, что из Новгорода — отовсюду через нее, через Москву. Купец никакой не минует: ни царьградский, ни гамбургский, ни готяне, ни шведы!.. Да и кремль дедом Юрьем срублен где надо. А ежели камню наломать да как следует стены скласть, то и крепость будет не из слабых…»

…На изгибе опушки Невский заметил доктора Абрагама — в черном всегдашнем одеянье и в черной шапочке. Седые кудри еврея отблескивали на солнце словно ковыль, шевелимый ветерком.

Ветерок донес голос Гриши Настасьина.

— Вот он, мяун-то корень! — кричал он, подбегая к старику и помахивая в воздухе какой-то длинной травой, вырванной с корнем.

«Травы собирают, — догадался Александр. — Ну вот и хорошо! Приставил парня к месту…»

— Настасьин! — позвал он.

Мальчуган повернулся в сторону Невского и кинулся было на его голос. Однако тотчас же вернулся к доктору и что-то сказал ему, очевидно отпрашиваясь. Абрагам кивнул головой. И Настасьин, нагнув голову, по-видимому воображая себя на коне, понесся навстречу Александру.

— Здравствуй, государь! — приветствовал он князя, сияя лицом и придерживая расколыхавшуюся плетеную корзину, что висела у него через плечо.

— Здорово, здорово! Ну как, по душе тебе у доктора Абрагама?

— Все равно как с деданькой. Я ведь с тем тоже травы собирал, корешки рыл. И этот тоже нагибаться-то уж не может…

Приблизившийся Абрагам приветствовал князя. Невский протянул ему руку для рукопожатия.

— Довольны вы, доктор Абрагам, своим юным помощником? — по-немецки спросил Невский.