Ратоборцы

Пока он поспешал ко князю, скорописная доска на ремне висела у него под мышкой. Подойдя же, он быстро наладил ее так, что теперь она висела у него откинутая на груди, перед глазами, и можно было писать. Слева в доску врезана была бутылка с чернилами, завинченная медной крышкой, а рядом, в прорезе, вставлена была связка гусиных, тщательно очиненных перьев.

— Пиши! — приказал Невский. — Говори, говори, старина! — обратился он к Мирону. — Велю записать для памяти.

Старик поклонился и, преисполнясь необыкновенной важности, заговорил медленно и с отбором:

— Теперь: где его вылеживать лучше? — задал он как бы вопрос Александру и сам же на него и ответил: — А вылежка ему — возле озерка где-нибудь… на лугу… Постилка — не густо, ровно… чтобы путанины не было. Хорошее росенье — льну спасенье!.. Лен дважды родится: на поле, а и на стлище…

Сперва старик, приноровляясь к скорописцу и время от времени на него оглядываясь, повествовал размеренно и спокойно. Но потом его стало разбирать, и вскоре он забыл обо всем, кроме льна. Он забыл, что говорит с князем. Сейчас это был учитель, наставляющий ученика, мастер, назидающий подмастерья!

— А суши, как надо! — воскликнул он сурово, почти крича на Невского. — Чтобы в бабках у тебя лен стоял как надо! Плохо поставишь бабки — ветер повалит али скот, — тогда снопок не сохнет, а гниет. Ну, а уж ежели да дождь прихватит, тогда ты не льноводец!.. Нет, тогда ты не льноводец! — грозно повторил он.

Александр слушал безмолвно, боясь проронить хоть единое слово, как бы и впрямь назидающийся ученик. Он вспомнил, сколько, по его недосмотру, гниет и мокнет поваленного в бабках льна. Насмотрелся он этого безобразия досыта в вотчине своей — в Переславле-Залесском.

Меж тем перешли уже в овин, и Мирон тут же показал трепанье льна:

— А повесьму на трепале клади вот эдак.

Потом заставил поорудовать на псковской льномялке и самого Ярославича. Старик остался доволен его работой.

— Вот-вот, — говорил он, — мни лен боле — волокно будет доле!.. Ну, а я ведь еще и пальцами прочешу… вот так. Эдак вот не пожалей спинушки, да рук, да перстов, то будешь со льном! И крепкой, и тонкой, и маслянистой, а и мягкой будет ленок… Да вперед подборку сделай волокну, перед тем как на продажу везти, — без барыша не будешь!.. Да и в обновке походишь — и ты, и домачние твои!..

Уж третий день на заимке Мирона Александр Ярославич творил проезжий княжеский суд. А люди все шли и шли, и откуда шли — неведомо! Прослышав, что князь остановился в сельце у Мирона, иные приволоклись и за сто верст с тяжбами добатыевской давности. У иного лет двадцать назад сосед на пирушке подрал малость бороду или зуб выбил; с тех аор всеобщий обидчик, на которого — увы! — и челобитья-то некому подать, — беспощадное время и все зубы до единого выкрошило у бедного истца, — ан нет! — он все ж таки тот зуб припомнил, который у него сосед отъял, и набрал-таки, выставил должное число послухов — очевидцев, и подает жалобу князю! Главное — в том, что «сам Невской судить будет!». Да пускай хоть и прогонит Ярославич или велит помириться, что он и делал в таких случаях, а все ж таки: «Перед самим Невским мы с ним на тяжбе стояли!» — будет чем похвастаться отныне и тому и другому и перед дальним соседом, да и внукам будет что порассказать…

Приведены были на этот безотменный суд иные дела и пострашнее! И душегубство, и церковная кража, и поджог, или — холоп убежит, а его поймали; или — от податей бегает, или же — конокрадство! Таких злодеев приводили «всем обчеством» или же со старостой и с понятыми.

Кто приплыл на лодке, кто конем приехал, а кто и пешком пришли — с женами, с детьми; иные даже и коровку пригнали: не загубить бы дитя!

На опушке, под лохматыми елями, которые и дождь не пробьет, раскидывали просмоленные палатки; вешали на сучках зыбки; расстилали войлоки; ставили треноги с котлами — варили «юху». Замелькали кой-где и торговцы — кто чем. Цыган пригнал лошадей. Словно бы другой стан — побольше дружинного — раскинулся возле Миронова двора.

Не успели дружинники обрядить коврами амбарное крылечко и установить на нем кресло, с которого должен был судить Александр, как жалобщики уж заприметили князя, когда он возвращался от дружинного стана, и с поклонами и жалобным гулом обступили его.

— Князь, с докукой к тебе! — заголосили смерды.

— Ну, докучайте, коли пришли, — сдерживая раздражение, ответил Александр.

И чего-чего только не пришлось ему услышать за эти каких-нибудь полчаса, что стоял он, высясь над толпою, под сенью огромной, как бы венценосной сосны!

Слушая их и нарочно не перебивая, Александр в ужас пришел. «Да уж если у меня под носом, в моем именье, на вотчине, этакое творят бояре да тиуны мои, то что же в остальной области?» — подумал он.

Кричали и женщины и мужчины:

— Что такое, княже? Ягод не велят в лесах брать, лык не драть, тонь не ловить, с лучом не плавать, и перевесища не ставить, и леса не рубить… Скоро не жить, скажут, хрестьянам?..

— А все — игумну, да иконому, да братии: им — и земля, им — и вода, им — и ловища вовек!..