Расул Гамзатов

— Дорогой наш друг, великий Давид Гурамишвили! Ты умер в слезах, когда враги мучили твою бедную Грузию. Ты отдал свою рукопись чужим людям и даже не знаешь, попала ли она на твою родину. Ты ничего не знаешь, бедный человек, что случилось за это время, какая слава пришла к тебе, как дружат теперь наши народы, и леки — теперь добрый — качает грузинских детей...

Он говорил то, что всем нам известно, о чём говорилось и на этом торжественном вечере. Но оттого, что эту речь произносил дагестанский поэт и она была обращена к портрету человека, который действительно не знал всего этого, речь обрела черты высокой поэзии и глубоко взволновала притихший зал.

Видя такое необычайное действие слов своих, Расул Гамзатов снова обратился к аудитории:

— Дорогие товарищи, я очень люблю Давида Гурамишвили. Но ещё больше мне нравятся сидящие в этом зале грузинские женщины и девушки!

Эта речь имела необыкновенный успех. И на другой день Расул Гамзатов стал в Тбилиси человеком таким же любимым и популярным, каким является всюду, где его видели, знают и любят.

Но речь, как я вижу, не прошла для него бесследно. Она отразилась в стихах Гамзатова, посвящённых дочери его друга — поэта Ираклия Абашидзе, отразилась в стихах, обращённых к грузинским девушкам:

...Припомнив стародавние обиды,
Вы нынче отомстили мне сполна
За то, что вас аварские мюриды
В седые увозили времена.
Как вы со мной жестоко поступили:
Без боя, обаянием одним,
Мгновенно сердце бедное пленили
И сделали заложником своим[52]».

На этом празднике поэзии было уже не понять — то ли горцы пленили грузинского поэта, то ли поэзия Гамзатова пленила Грузию.

Ираклий Абашидзе был давним другом Расула Гамзатова и отзывался о нём так:

«Вечно взволнованный, непоседа — именно таким был (и всегда должен быть) Расул Гамзатов. Я не могу сейчас его представить иным, так же как не могу представить иной горную реку Андийское Койсу.

Расул Гамзатов на трибуне блещет острословием...

Расул Гамзатов — неутомимый собеседник в кругу друзей-литераторов...

Расул Гамзатов — громко смеющийся в московских издательствах...

Расул Гамзатов — лихо пляшущий лезгинку...

Расул Гамзатов — возмутитель спокойствия московских гостиниц».

ДОЧЬ

В марте 1956 года в семье поэта случилось долгожданное событие — родилась дочь Зарема. Горцы мечтают о рождении сыновей — наследников, воинов, защитников. Но в жизни порой оказывается, что дочери становятся ближе, остаются рядом, а сыновья — всё дальше и дальше.

Впервые увидев свою дочь, растроганный отец почувствовал, что это и есть чудесный подарок судьбы. Он уже не мог думать о чём-то другом, а улыбающаяся во сне дочурка, сама не зная того, его как-то особенно вдохновляла. Счастливый поэт назвал новую поэму — «Зарема» и написал её от лица дочери:

Был он просто добрым горцем,
Был он просто молодцом,
Был он просто стихотворцем,
А теперь он стал отцом.

И поэт к орлиным кручам
Сердцем рвался оттого,
Что меня признали лучшим
Сочинением его[53].

После поэмы «Зарема» продолжилась и детская тема. В том же году вышла книга Расула Гамзатова «Мой дедушка».

БОЛЬШИЕ ПЕРЕМЕНЫ

Тем временем страна мучительно выходила из политической комы.

Для укрепления своей власти Хрущёву было необходимо избавиться от всех влиятельных сподвижников Сталина. Сделать это сразу было трудно, но можно было попытаться выбить из-под них политический фундамент.

Недавняя амнистия освободила уголовников и прочих преступников, но почти не коснулась политических заключённых, опасных для прежнего режима. Теперь выпускали и их. Если они и не были антисталинистами, то в лагерях и ссылках вполне могли ими стать. Жертв репрессий не только выпускали, но и реабилитировали, многих — посмертно, а в государственных органах развернулись «чистки».

Но коренной перелом произошёл на XX съезде КПСС, где Никита Хрущёв выступил с докладом «О культе личности и его последствиях».

«Происшедшее на нём меня буквально потрясло, — говорил Расул Гамзатов Далгату Ахмедханову. — Много раз я встречался с Хрущёвым, был очень дружен с его зятем Аджубеем, редактором “Известий”. Хрущёв говорил, что Дагестан он знает, был здесь с 11-й армией. Но меня в то время более всего волновала проблема Шамиля, на что мне Хрущёв сказал: “Передайте дагестанцам, что русский народ Шамиля уважает”. Этим дело и ограничилось, ничего конкретного он не предпринял».

Сталинизм был осуждён, но не повержен, страна была пропитана им ещё многие годы. Однако это «политическое землетрясение» значительно поколебало прежние основы и расчистило место для построения новой жизни. Её хотели все, но никто пока не знал, какой она будет и как её строить.