Расул Гамзатов

Зощенко недоумевал: «Были предъявлены грозные обвинения по поводу действий и поступков, которые, как я ожидал, заслуживали бы поддержки и одобрения, а наши возражения и разъяснения по существу дела звучали всуе. Не согласен немедленно признать себя виновным — значит, ты ведёшь себя не по-партийному, значит, будешь наказан. Но чего стоит такие “автоматические” признания ошибок, которые делаются или из страха быть наказанным, или просто по инерции: обвинён — признавай вину, есть она или нет в действительности».

Гамзатова эта неопределённость беспокоила, потому что он и сам был не чужд сатире, как и его отец. Обсуждался этот вопрос и на заседании в Союзе писателей Дагестана, где острое словцо всегда было в почёте.

Сатиру критиковали за то, что сатира критиковала, исполняя своё жанровое предназначение. Гамзатов описал характерную по тем временам ситуацию, когда крупный начальник стучал кулаками по столу, критикую автора сатирического произведения:

«— Ну где, где ты увидел, например, такого ленивого, нерадивого бригадира и к тому же пьяницу?!

— В нашем ауле видел, — смиренно отвечал автор.

— Это клевета. Я знаю, что в вашем ауле передовой колхоз. В передовом колхозе не может быть такого бригадира.

Короче говоря, сатира посыпалась на голову самого сатирика. Получилось, как на карикатуре в польском журнале. Там были нарисованы два балкона: один на первом этаже, другой на четвёртом. На каждом балконе — по человечку. Нижний человечек кидает в верхнего кирпичи, но кирпичи не долетают до четвёртого этажа и, возвращаясь, ударяют по голове того, кто их кинул. Верхний же человечек спокойно кидает кирпичи вниз, и они тоже падают на бедную голову стоящего на нижнем балконе. Под карикатурой подпись: “Критика снизу и критика сверху”».

ЛЕКИ

Общение писателей огромной страны не ограничивалось съездами. Куда свободнее им было в гостях друг у друга. Писатели приезжали к Гамзату Цадасе, а теперь стали приезжать к Расулу Гамзатову, всё чаще и чаще.

Он был хлебосолен, остроумен и скоро уже стал известен не только как замечательный поэт, но и как блистательный оратор.

Когда в 1955 году Грузия отмечала 250-летие своего поэта-классика Давида Гурамишвили, в числе приглашённых был и Расул Гамзатов. К юбилею вышло несколько книг Гурамишвили. Последнюю, в переводе Николая Заболоцкого, Гамзатову прислал Ираклий Андроников вместе с приглашением на юбилей. Гамзатов читал знаменитого поэта, наслаждаясь его чудесным слогом, озаряясь светом, исходившим от поэзии большого мастера. И ещё он искал в его стихах описание Дагестана. Гамзатову хотелось лучше узнать драматическую историю Давида Гурамишвили, понять душу поэта, которого угораздило попасть в плен к горцам. Было это ещё в XVIII веке, пленённый князь был ещё молод, но свободу любил больше жизни. Он бежал, сначала неудачно, а затем, после многих мытарств, вышел к казачьей станице. Позже он ещё раз оказался в плену, уже в Магдебурге, после ранения на войне России с Пруссией. Вернувшись из второго плена, он поселился в своём имении в Малороссии. Уже многое было написано, но лишь на склоне лет Гурамишвили собрал всё в книгу «Давитиани», судьба которой оказалась сродни судьбе поэта. Книга переходила из рук в руки, пока не оказалась в лавке букиниста. На родине поэзия Гурамишвили была издана лишь в 1870 году, почти через сто лет после написания.

И вот — большой юбилей поэта, на который собирался Расул Гамзатов. Ситуация была непростая, отчасти двусмысленная: плен поэта у горцев, а теперь вот горец-поэт едет к нему в гости. Но подобные обстоятельства лишь придавали природному дару Гамзатова особый блеск, как вспышка молнии в грозовую ночь. Для него не существовало несовместимого, особенно когда дело касалось поэзии и Кавказа.

Ираклий Андроников, писатель, литературовед и неподражаемый рассказчик, вспоминал:

«В Тбилиси съехались представители нашей многоязыкой поэзии, в Театре оперы и балета шло заседание, поэты читали свои переводы, стихи, произносили речи о дружбе. Слово было предоставлено Расулу Гамзатову...

Он вышел на трибуну и, обращаясь к залу, сказал:

— Дорогие товарищи! Разрешите мне приветствовать и поздравить вас от имени тех самых леки — лезгин, которые украли вашего Давида Гурамишвили!

По залу побежал добрый хохот.

— Дело в том, — продолжал Расул, хитро улыбаясь, — что с нами произошла неприятная историческая ошибка: мы думали, что крадём грузинского помещика, а утащили великого поэта. Когда мы осознали эту неловкость, мы очень смутились. Но это произошло только после Великой Октябрьской революции...

Дорогие товарищи! Давид Гурамишвили жестоко отомстил нам! Мы держали его в плену только два года и всё же кормили — солёным курдюком. А он забрал нас в плен навсегда. И угощает стихами... А теперь разрешите поговорить с человеком, который находится здесь и не понимает происходящего...

Он повернулся к портрету: