Рассвет наступит неизбежно [As Sure as the Dawn]

— Я знаю, что он умер, — сказал Атрет, холодно усмехнувшись. — Иначе ты не была бы вдовой. Я хочу знать, как он умер.

Рицпа опустила голову и посмотрела на милое личико Халева, чувствуя, как в ней пробуждается боль. Зачем он об этом спрашивает?

— Моего мужа задавила колесница, — тихо сказала она.

— Ты видела, как это произошло?

— Нет. Он шел на работу. Домой его принесли друзья.

— Он умер не сразу?

— Через несколько дней. — Воспоминания о тех днях по–прежнему отдавались в ее сердце болью.

Атрет посмотрел на ее бледное лицо и с минуту помолчал. Он понимал, что такие воспоминания были для нее болезненны. Или она просто умело притворялась? Лагос принес вина. «Поставь», — кратко приказал ему Атрет. Лагос быстро поставил поднос на стол и торопливо вышел. Атрет не отрываясь смотрел на Рицпу. Он чувствовал, что его расспросы тяжелы для нее.

— А ты узнала, кто правил колесницей?

— Да, я узнала это в тот же день. Это был какой–то римский офицер.

— Могу поспорить на что угодно, он даже не остановился.

— Не остановился…

Атрет слегка скривил губы.

— Значит, нас с тобой объединяет ненависть к римлянам.

Его ход мыслей снова насторожил Рицпу.

— Я ни к кому не чувствую ненависти.

— В самом деле?

Женщина побледнела, задумавшись. Неужели она не преодолела тех эмоций, которые испытывала после трагедии? Может, все–таки в ней где–то еще затаился гнев против человека, столь беспечно убившего того, кто был ей так дорог?

Господи, если это так, очисти меня от таких чувств. Измени мое сердце, Отче.

— Не в воле Господа, чтобы я кого–то ненавидела.

— Господа?

— Иисуса Христа, Сына живого Бога.

— Бога Хадассы.

— Да.

— Не будем говорить об этом, — презрительно сказал Атрет, вставая с дивана. Подойдя к столу, он налил в серебряный кубок вина. На подносе стоял еще один кубок, но он ничего Рицпе не предложил.

— Я бы хотел поговорить с тобой о другом, — тихо сказал он.

Он поставил кувшин на стол с таким сильным стуком, что Халев проснулся и начал плакать.

— Успокой его!

Рицпа прижала Халева к груди и стала потирать ему спинку. Ребенок заплакал еще громче.

— Пусть он прекратит плакать!

Она встала, пребывая в неимоверном напряжении.

— Может, ты разрешишь мне унести его?

— Нет!

— Если я покормлю его, он снова уснет.

— Так успокой его!

— Не могу, когда ты так смотришь на меня!

Атрет снова пристально взглянул на нее.

— Несколько дней назад там, на кухне, ты обнажила для него свою грудь.

Рицпа тут же покраснела.

— Обстановка тогда была совсем другой, — с трудом проговорила она. К тому же тогда она сидела к нему спиной.

— Что значит другой? Он орал тогда, орет и сейчас!

— Прекрати кричать! — ответила Рицпа с такой же горячностью, тут же устыдившись своей несдержанности. Этот самодур просто выводит ее из себя! Не в силах попросить у него прощения, она нервно отошла в другой конец комнаты. Злость закипела в ней до такой степени, что она просто была уверена, что молоко прямо у нее в груди превращается в сыр. Халев закричал еще громче.

Атрет отошел в противоположный конец комнаты, и когда он снова повернулся к ней, его лицо раскраснелось.

— О боги, женщина, сядь и дай ему то, что он хочет.

В отчаянии покачав головой, Рицпа снова села. Повернувшись к Атрету спиной, она стала убаюкивать ребенка. Халев был завернут в ее шаль, а шаль ей была нужна сейчас как символ благопристойности. Когда она разворачивала ребенка, руки у нее тряслись.

Когда Халев стал снова засыпать и в комнате опять наступила тишина, Рицпа с облегчением вздохнула. Услышав звук прикосновения металлических предметов, она поняла, что Атрет наливает себе еще вина. Он хочет напиться? Даже трезвым он выглядит довольно угрожающе. Ей не хотелось думать, что будет, когда он еще и опьянеет.

Перед ней, подобно демону, возник образ ее отца, и Рицпа снова почувствовала гнев и страх. Ее охватили воспоминания о жестоком прошлом. Вздрогнув, она приложила немало сил, чтобы отбросить их.

Не судите, и не будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете. Ей нужно было контролировать себя и приложить для этого немало сил. Господи, пройди со мной через эту долину. Говори со мной. Открой мне уши и сердце, чтобы я слышала.

— Что ты там бормочешь? — прорычал Атрет.

— Молюсь о помощи, — огрызнулась она, чувствуя, как ее сердце по–прежнему беспокойно бьется. При этом она удивилась тому, что Халев совершенно не отреагировал на ее напряженное состояние.

— Он уснул? — тихо спросил Атрет, стоя за ее спиной.

— Почти. — Веки Халева действительно отяжелели. Его губки расслабились. Наконец расслабился и он сам.