Расстрельный список

Но вот только идея использовать эту силу в войне против Страны Советов никуда не делась. Весь Генштаб Польши жил сладкими мечтами о конфедерации Междуморья в границах Адриатического, Балтийского и Черного морей. В ее состав просто обязаны войти Югославия, Чехословакия, Венгрия, Польша, Литва, Латвия, Эстония, Белоруссия, Украина и Румыния. То есть будет учреждена Великая Польша в границах 1772 года. Вот и оставили для этой цели КСУ под видом благотворительной организации, занимающейся трудоустройством и помощью эмигрантам. К ней примкнули наиболее ярые и не навоевавшиеся контрики из других структур. По сигналу «сбор» КСУ мог мобилизовать тысячи сабель.

Нас продержали в тесном каземате где-то с час. А потом меня повели в комнату в этом же здании, но в подвальном помещении. Там Шрам принялся за меня обстоятельно. Задавал вопросы, о том, кто мы, откуда и как здесь очутились. При этом за моей спиной маячил его помощник – здоровенный и злобный, с выступающими вперед зубами, он напоминал аллигатора и создавал большой неуют в доме.

– Как я должен реагировать на столь нескромный интерес к моей персоне? – интеллигентно поинтересовался я.

– Как к допросу, – не стал юлить Шрам.

– Но…

– К сожалению, это необходимость.

Ответил я ему – честно и искренне – на ряд вопросов. Тут главное – строго очень следить за своим языком, который враг мой похлеще иного контрреволюционера. Контрразведчик был мастером цепляться к словам и выкручивать их на свой лад.

На некоторые вопросы отвечать я отказался категорически:

– Вы пока не заслужили доверие, чтобы я скидывал вам в рукав свои карты, – хмыкнул я.

– В рукавах карты обычно у шулеров, – буркнул Шрам.

Я только развел руками, ничего не ответив, однако всем своим видом сигнализируя: «Ну мы же понимаем». И заработал злой взгляд. Хотя Шрам должен был давно привыкнуть к тому, что не любят людей его профессии, а в среде военных так и презирают.

Постепенно вопросы кончались. Но ежу и его ежихе понятно, что это только прелюдия. Серьезный разговор впереди.

Меня вернули в «каземат», зато увели Петлюровца. Он пробыл в лапах контрразведки часа полтора и вернулся вполне умиротворенный.

А еще через полчаса нас повели по коридору. Сопровождали нас немолодой, спокойный, как буйвол, предельно корректный офицер и двое солдат. Мы оказались в длинном помещении с рядом железных коек, весьма походившем на казарму. На окнах – решетки, массивная дверь закрывалась снаружи на крепкий засов.

– Извините, но вынуждены вас запереть, – произнес офицер извиняющимся тоном. – Это фактически военный объект, а статус ваш пока не ясен.

– Нам обещали встречу с Морозом, – подал голос Петлюровец.

– Если обещали, то будет. Но не сегодня.

Там мы промаялись два дня в безделье и ожидании. Спасибо, кормили хоть сытно.

– Так жить можно, – сказал Петлюровец, листая найденную на полке дореволюционную книжку на русском языке – Рафаил Зотов, «Таинственный монах». – Еще бы библиотеку получше.

Как напророчил. В библиотеку получше в главном корпусе нас отконвоировали сразу после завтрака. И оставили там в одиночестве.

Просторное помещение со стрельчатыми окнами, хрустальная люстра, тяжелые портьеры и стеллажи с книгами. Золотые корешки так и притягивали мой взор заправского книголюба.

На низком столике лежали стопка номеров эмигрантского журнала «Тризуб», издающегося в Париже, и книга в серой мягкой обложке «Украина и современность».

В книжке была закладка, и я открыл для интереса на этой странице. Подчеркнута была красным жирным карандашом цитата из Деникина: «Ни о каком украинском государстве не может идти речи. Их лидеры, вчерашние батраки у малоросских сахарозаводчиков и польских магнатов, считают, что государство – это село и они могут его построить будто вскопать огород после пляшки горилки. Украинство – эталон бахвальства и местечковой ограниченности, не видящей ничего дальше канавы своего хутора».

– В точку генерал попал, – оценил Петлюровец, ознакомившись с отрывком.

Тут наше одиночество прервали. Двустворчатые двери растворились, и в библиотеку быстрой энергичной походкой зашел невысокий мужчина, немножко полноватый, с прямой офицерской выправкой, солидными усами и густыми бакенбардами. Несмотря на неказистую внешность, он искрился силой и уверенностью. Сердце невольно сжалось. А вот и наш лепший враг – Дмитрий Станиславович Мороз – собственной персоной.

– Борис Александрович? – протянул он руку Петлюровцу. – Наслышан о вас как о неординарном философе и историке. А также об очень достойном офицере.

– Благодарю, – ответил на рукопожатие Петлюровец.

– Здесь есть люди, которые вас хорошо знают и которые отрекомендовали лучшим образом. Вскоре вы получите возможность пообщаться с ними. – Он повернулся ко мне и тоже протянул руку. – Александр Сергеевич, земля полнится слухами о ваших подвигах в борьбе с большевистской плесенью.

– Стараемся, – скромно потупился я.

Мы расположились в тяжелых креслах. Нам были предложены сигары, коньяк, пара настоек. Ординарец, убрав журналы, накрыл низкий столик.