Расстрельный список

Артель – это умиротворенный кусок украинской земли, где мы ощущали себя более-менее в безопасности. Даже запах рыбы стал привычным и родным.

Батько, которому наши вылазки не слишком нравились, с укоризной проговорил:

– Не дело атаману за каждым красноперым с наганом бегать. Ты знамя! Ты должен организовывать и звать в бой, а не развлекаться мелким террором! Сказал бы, мы бы сами все обустроили.

– А репутация? – возразил я. – Народ словами ныне не проймешь. А вот личная карающая длань – это убедительно.

Я протянул ему прикупленную по дороге газету с фотографиями на первой полосе с места нашей вылазки. Тот только поцокал языком. И вдруг на него свалился с небес ораторский обличительный раж:

– Ну как знаешь! Только это так можно всю жизнь бегать по селам и палить, народ пугая. Это все булавочные уколы Советам. Замысел где? Где подвижки? Где народное движение? Где…

– Где поддержка оттуда? – Я кивнул в сторону запада. – Вон Шляхтича вашего с таким трудом отбили. И где он? Ушел во тьму, как сом под корягу. Ну и леший с ними! Без заграницы справимся.

Батько скептически поджал губы.

– Будет и на нашей украинской улице мексиканский карнавал, Батько, – заверил я. – Знай, что булавкой можно так исколоть, что вся эта власть кровью истечет. Нужно только дождаться своего часа.

– Дождались уже. Коновода нет. Скольких казаков нет. Будешь шастать с наганом по станицам, и тебя скоро не будет.

– Типун тебе на язык.

– С людьми надо больше говорить. Твое оружие – разговор, Указчик. Только так что-то сдвинем, – Батько демонстрировал удивительное благоразумие.

– Именно. И новое восстание делать. По уму. По расчету. А не как Коновод, который польского скота, лишенного чувств благодарности, ценой рек крови шел вызволять.

– Ну так нас на сбор кличут, – осторожно произнес Батько. – Как раз это дело обсуждать будут. На тебя хотят поглядеть.

– Надежный народ? – поинтересовался я.

– Не продадут, – заверил Батько…

Глава 17

Через неделю мы с Батько и Петлюровцем выехали на обещанное кустовое антисоветское совещание на Черниговщину.

Собравшиеся на отдаленном хуторе враги народа в количестве пары десятков лиц старались вести себя чинно, как и положено тем, кто решает судьбы страны. На удивление все не вылилось сразу в банальную пьянку, а свелось к многословным дискуссиям. При этом особенно внимательно слушали Батько.

Ну что же, пользовался «первый министр» заслуженным авторитетом. Люди к нему тянулись, чувствовали родную душу, некую приземленную и верную народную рассудительность. И в нем было какое-то пусть сильно искаженное и исковерканное, но чувство справедливости. Даже во мне он вызывал некоторую симпатию. Главный его недостаток был в том, что он враг. Притом враг непримиримый.

Как всегда, разговоры говорили о немедленной готовности к выступлениям против советской власти с оружием в руках. Старая песня. На словах все гладко: только мигни – и все окрестное население откопает в огородах дедовские карамультуки да и сметет могучим ударом и железной лавиной большевицкую власть. Но я прекрасно помнил, как сам скликал рать на помощь Коноводу. Судя по красивым словесам, там дивизия должна была хоть сейчас выступить, а набрался еле-еле взвод, да и то из тех, кому терять нечего. Так что в красивые песни я не верил.

Хотя были среди собравшихся и те, кто хоть сейчас готов в ружье. Большинство из них мечтало о возвращении былых лихих времен. Петлюра, батька Махно, воля вольная, правительства меняются как перчатки. Многотысячные массы войск, канонада, грабеж. Мечта!

Мимолетно я даже испытал досаду на никчемность подобного сборища для дела освобождения Украины. Но тут же одернул себя, вспомнив, на какой я сам стороне. Да, слишком уж глубоко погрузился в образ. Это чревато.

Я все ждал какого-то подвоха. Все же подобные сборища опасны тем, что среди делегатов окажется внедренный агент и всех прихлопнут разом, а то и вообще отдадут приказ: патронов не жалеть, в плен не брать. Но все обошлось.

На обратном пути мы загрузились в поезд, как всегда в мягкий вагон – привилегия бандита и террориста жить хорошо и жрать от пуза. Батько остался крепить подполье, собирая в него людей.

Под стук колес, мерное покачивание поскрипывающего вагона, добрую папиросу и пирожки с капустой, которые купили на перроне за дикие деньги, Петлюровец дал оценку прошедшему сбродищу:

– Какая-то ненадежная эта ячейка. Не дай бог они Батько сдадут. Тогда с артели придется сниматься. Чекисты ее в пух разнесут. И даже кураторы нас не прикроют.

– Может и такое быть, – лениво согласился я. Нагнетать сейчас мне вовсе не хотелось. Имею я право на отдых от треволнений и страхов.

– Еще как может! Украинцы – прирожденные предатели, – прихлебывая чай из стакана в подстаканнике, Петлюровец с готовностью пересел на своего любимого конька – унижение украинства. – Всю историю выгадывали – кому выгоднее продаться. Наиболее упоротые и щирые всегда ошибались в выборе, входя гордо в клуб проигравших. Мазепа тому яркий пример.

– Эх, суров ты к своему народу.