Расстрельный список

– Не вражьей душонке, а важнейшему источнику информации. А перебьем не перебьем… Вы же у нас дока в этих делах. Вот и думайте, как малой кровью обойтись.

Все интереснее и интереснее у меня жизнь. Партийцев к стенке ставлю, а иностранных шпионов с боем освобождаю. Расскажи мне такое кто-нибудь год назад, не пожалел бы времени, вызвал бы карету скорой психиатрической помощи. Но тут и самому недолго в скорбный дом загреметь. Хотя хуже, чем есть, мне там не будет… Ладно, это все лирика и поэзия. А в грубом реализме не отвертишься. Задача операции должна быть выполнена любой ценой.

– А если вместе с местными чекистами комбинацию какую хитрую закрутить? – спросил я.

– И расшифроваться? Александр Сергеевич, это Украина. Тут информация течет что вода в саду из дырявого шланга – во все стороны.

И правда. Будь мы в России, вообще бы проблем не возникло. Состряпали бы комбинацию, привлекли к ней кого надо. Но здесь у меня было ощущение, что мы на чужой территории. Будто заброшен не на советскую Украину, а в тыл врага. Потому как тебя тут мог продать любой – партработник, сотрудник ОГПУ. Значит, автоматически освобождение становилось не театральной постановкой, а настоящей боевой операцией.

– Хотя бы как-то подыграть мне можно? Задача-то сложная, – произнес я.

– Предлагайте…

Глава 6

Вернувшись в артель со встречи, я расписал ситуацию моим ближайшим помощникам и довел боевую задачу. Петлюровец воспринял известие достаточно кисло:

– Лучше бы его пристрелить, песью кровь. И дело с концом.

Одессит же довольно залыбился:

– Да что там! Сделаем в лучшем виде! Нам что за советскую власть кипишевать, что против – все в удовольствие!

На миг он замялся, увидев, как я недобро прищурился.

– Но против так, чтобы в итоге все равно за вышло, – тут же поправился он. – Вот так моя сознательность говорит…

До Никольска решили добираться поодиночке, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Мои помощники убыли на пару дней раньше, чтобы присмотреться к обстановке. А потом намылился в дорогу и я. И вот теперь у нас встреча, на которую я двигаюсь целеустремленно и неумолимо.

На Никольском городском рынке было многолюдно, но как-то нище. Цены задраны в небеса. Ассортимент усох, даже бублики и сахарные петушки исчезли. Зато полно мяса. Крестьянин по жлобской своей натуре нещадно забивал свою скотину, лишь бы не вести ее в колхоз. И, чую, нам это еще аукнется.

Как только пересек границу рынка, мне сразу же в толкучке попытались залезть в карман. Пинком отогнал шустрого шкета, зло зыркнул на его группу прикрытия и погрозил увесистым кулаком. Шпана сразу растворилась. Обычно у нее почему-то не возникает желания выяснять со мной отношения. Несмотря на то, что лицо у меня круглое, а глаза добрые.

Прошелся я рыночными задворками, перепрыгивая через ошметки овощей и пустые ящики. Пахло гнилым и кислым. Фыркала и ржала где-то рядом лошадь.

Между дощатыми складскими помещениями двинулся я в узкий проход. Утопая в грязи, пробрался через него. И вышел к реке.

Передо мной открылся живописный, но страшно замусоренный вид на разрушенный акведук восемнадцатого века, от которого остались три арочных пролета, на водонапорную башню и давно запущенный бесхозный сад, с судьбой которого городские власти никак не могли определиться. На склоне, ведущем к реке, устроили свалку и помойку. Народ сюда заглядывал лишь для того, чтобы вывалить очередную телегу мусора. Не лучшее место для встречи, но хоть в стороне от посторонних глаз. А через реку виднелся во всей своей суровой красе бывший Никольский замок, а ныне домзак, то есть дом заключения. Сюда узников с трех бывших губерний свозили – очень уже место для такого дела подходящее.

Не знаю, как графья или князья жили в этом польском замке, но выглядел он на удивление бестолково. Несколько каменных коробок вне всякой системы приставлены друг к другу. Местами на стенах остались старые зубцы. Изувечили историческую достопримечательность сильно – в ранее глухих стенах бессистемно были выбиты забранные решетками окна. Может быть, сейчас в одно из них глядит в мою сторону мечтающий о свободе Шляхтич. Да только локоток близок, но не укусишь.

Я в задумчивости пнул ногой валявшуюся передо мной бочку с проломленным боком и чуть не подскочил от возмущенного мявканья. Оттуда вылетела полосатая кошка, возмущенно фыркнула на меня и унеслась прочь. Господи, так и заикой можно остаться!

А вон еще одно живое существо на помойке. Более габаритное. И я даже знаю, как оно именуется. Ко мне шатающейся, развязной приблатненной походкой приближался Одессит, выглядевший весьма колоритно в тельнике под пиджак, сапогах гармошкой, шпанской кепке. Он напевал песню из репертуара знаменитого джазового музыканта Леонида Утесова – кстати, близкого друга налетчика Мишки Япончика, который, в свою очередь, был атаманом у Одессита:

– С одесского кичмана бежали два уркана-а-а.

Пел на редкость бездарно, хотя и воодушевленно, поэтому я был рад, когда он замолчал, остановился, внимательно смотря на меня, будто видел впервые. А потом заголосил, картинно распахивая объятия: