Рассказы старого лешего

Как настоящие разбойники, лесом пробрались они к себе на Дикареву дачу.

Их никто не видел, да и увидать в такую темень было невозможно. По дороге ехал домой только один пьяненький мужичок и горланил песню.

Дома охотники отослали конюха Андрияшку ставить самовар, а бабушку Аксинью Николаевну попросили приготовить яичницу. Отделавшись от лишних любопытных глаз, Алеша перевязал Васе руку. Нашлась даже какая-то медовая мазь, необыкновенно быстро залечивающая раны.

Поужинали и легли спать. Прошло три дня. Рана у Васи зажила, и об шутке почти забыли.

— А, сама власть предержащая пожаловали! — воскликнул высокий художник, встречая урядника.

— Здравия желаю, Алексей Никанорович! — рявкнул урядник, делая под козырек.

— Ну, заходи, Клим Лукич! Садись! Озяб?

— Так точно, Алексей Никанорович, студено!

— Ну ничего, сейчас согреешься. У меня перцовка есть такая, что при любом морозе в жар бросит! Ну, как у нас? Все спокойно?

— Я сейчас от господина Кулакова Артамона Ельпидифоровича. Он меня к себе в контору вызывал. На него ограбительное нападение было. Возле Диулиной горы. Пять человек напали. С ружьями. Говорит, насилу отбились! Больной лежит теперя Артамон Ельпидифорович-то. Сильно напугался. Мне наказывал: «Ты, говорит, Клим Лукич, беспременно найди этих разбойников». Я и без его наказа вот уж третий день по округе рыскаю. Следы разбираю. Сказывают, хомяковский пастух каких-то двоих видел с ружьями. Незнакомые люди… Пастух-то овцу искал, да сам и заплутался в лесу. Двоих видел, и с ними две собаки. Ты не бойся, Алексей Никанорович, мы их найдем, беспременно найдем. Куда им деться? Еще сказывают, Васька Муратов выпивши ехал, тоже видал двоих, по лесу хоронятся. Возле хомяковских стогов их видел. От нас они не уйдут — найдем.

— Так, Клим Лукич, ищите… Только я все думаю, что вам их не найти. Это, наверно, опытные бандиты. А что пастух видел, я не верю. Он охотников видел. С собаками бандиты не ходят. Хомяковский пастух — старик и к тому же куриной слепотой болеет. Как он все стадо не растерял? Я удивляюсь!

Вы знаете, Клим Лукич, как у этих разбойников бывает? Вы за ними следите, а они за вами. Чуть зазевались, чик из обреза, — и концы в воду. Да и какой смысл их ловить? Добро бы большую сумму украли. А то так, только пошумели. Только пошутили.

Урядник искоса посмотрел на Алексея Никаноровича и ничего не сказал.

Он подумал: «Пошутили!! Хороша шутка! Человек третий день в постели лежит. Пошутили! За такие шутки не хвалят, по головке не гладят!»

ДЕД МОРОЗ

Большая поляна полого спускается к оврагу. На ее нижнем конце пруд. Вокруг пруда растут старые березы. Большие, красивые березы. Под ними летом — белые грибы, а зимой по вечерам на них присаживаются тетерева и оклевывают почки. В верхнем конце поляны в давние времена стояла избушка на курьих ножках и в ней жила баба-яга, а теперь тут стоит Дикарева дача и живет в ней дикарь. Дикарь — это я. Кругом лес. До села версты две. В селе живут люди. Люди как люди. По будням они работают, а в праздник пьют водку, поют песни, иногда дерутся.

Дикарь живет в лесу — по праздникам к обедне не ходит, водки не пьет и с гармошкой по селу не гуляет. Дикий человек. Старухи на селе шепчут, что дикарь — колдун и у него дурной глаз: на человека может хворь напустить, скотину сглазить. Такого колдуна и убить — греха нет, а даже сорок грехов простится.

На Дикаревой поляне есть большой пень, старый замшелый пень — так на этом пне, по рассказам стариков, в давние времена леший по ночам сидел и на дудочке колдовские песенки наигрывал. Если не верите, приезжайте и сами увидите. Зимой поляну заносит сугробами снега, и только зайцы водят на ней при луне хороводы да ветер кружит снежные вихри.

На Дикаревой даче тишина. Еще только шесть часов, а уже темно, небо все в звездах и мороз крепкий. Тишина такая, что слышишь, как стучит в груди сердце. Изредка в лесу треснет от мороза сучок или стукнет рогом о стену задремавшая корова. Я стою на крыльце и слушаю тишину. Чу! Как будто шаги скрипят по лесной дороге. Все ближе, ближе. На освещенную луной поляну кто-то выходит. В мохнатой шапке, в полушубке, в меховых рукавицах, в громадных валенках. Да ведь это сам Дед Мороз! Дед Мороз подходит к крыльцу.

— Здравствуй, Лексей Иканорыч!

Снимает рукавицу и подает заскорузлую руку.

— Заходи, дядя Карп, заходи!

Я тащу его в дом. В прихожей дядя Карп отряхивает снег с валенок, снимает полушубок, отдирает сосульки с усов. Теперь уж он не похож на Деда Мороза — он в синей домотканой рубахе, с русой бородой, волосы острижены «в скобку».

Лицо у дяди Карпа красивое, с прямым носом, худощавое, настоящее русское лицо, как на старых иконах. Он садится поближе к печке, от которой пышет жаром. На столе появляется самовар. Долог зимний вечер, сидим разговариваем и чашек по пять, по шесть со сливками и бубликами выпиваем. Самовар поет песенку, потрескивает угольками.

Я беру карандаш и бумагу и начинаю рисовать дядю Карпа.