Рассказы старого лешего

Лечить Витю взялась Нина — моя обворожительная племянница. Взялась всерьез. Она в легких саночках скатала на Орлике в город, посоветовалась там с доктором, накупила в аптеке всяких мазей и присыпок и к обеду вернулась домой. «Бодритесь, Витя! Я скоро вас вылечу, и вы помчитесь к своей Липочке. Мы пошлем вам поздравительную телеграмму», — и она смотрела на Витю своими большими серыми глазами, и в них светилось столько участия и доброты, и, кроме того, в них было что-то, от чего Витя терял дар речи и образ Липочки таял и расплывался, как капля вишневого сока в стакане воды.

И Витя стал прежним Витей. Ожог исчез бесследно, отросли брови и усики. В одном только изменился Витя — он перестал говорить о Липочке. Да, перестал, совсем перестал и уехал в Москву. В Москву, а не в Рязань к Липочке. Туда же уехала Нина. Что дальше было, я, право, не знаю. У меня ощенились Флейта и Пурга, и я был очень занят. Надо было ухаживать за двенадцатью щенками. Может быть, когда-нибудь я все разузнаю о Вите и расскажу вам.

ВСТРЕЧИ В ЛЕСУ

Без дороги, лесом, по кочкам и валежинам я шел, пробираясь домой, на Дикареву дачу.

Весь день был пасмурный, временами накрапывал дождь. Голый лес задумался, притих — ни звука, ни шороха. Под ногами упавшие листья сыры, и шаги мои беззвучны.

Солнце зашло и на прощание позолотило и подрумянило полоску облаков.

Из леса, навстречу мне, вышло стадо. Коровы шли не спеша, треща ломающимися под ногами сучьями. Две телки-подружки подошли близко и уставились удивленно на моих гончих. Черная корова шарахнулась от меня и побежала. За стадом прыгали спутанные лошади и шел знакомый пастух Федулыч. Его вел за руку подпасок Мишутка. Федулыч страдал куриной слепотой и после захода солнца ничего не видел, терял стадо и шел неведомо куда, в чепыгу, в овраг.

Мишутка отыскивал его и вел за руку.

— Здравствуй, добрый человек!

— Это с Дикаревой дачи, художник, — сказал Мишутка.

Мы поздоровались за руку, и я угостил старика папиросой.

— Вот и дорогой у тебя табак, а что в нем проку — только деньгам перевод… А нет ли у тебя, Алексей Никанорыч, махорочки?? От нее грудям легче бывает и голове того… способней.

— Это ты все выдумываешь, Федулыч! От твоей махорки мухи на лету дохнут, а ты «грудям легче…». Ты вот завтра приходи ко мне на дачу, мимо ведь стадо гонишь, я тебе и махорочки дам и газеток. Собак не бойся… всего не съедят.

— Ладно, зайду, прощевай пока.

И старик поклонился березе, стоявшей рядом со мной. Мишутка повел его за руку.

Огнистые облачка на небе померкли. Из лесной чащи все темней и темней стал выползать сумрак. Небо затянуло облаками, и уже нельзя было понять, где закатилось солнышко. По серому небу летела с криком большая стая грачей и галок. Они летели ночевать на старые березы в Коняйковом поле. Там они всегда ночуют, там у них что-то вроде клуба, где они делятся последними новостями.

Я прибавил шагу. До дома было уже не так далеко, и я предвкушал и горячий чай, и сдобные лепешки, и мягкое кресло. Лес стал редеть, показалась большая поляна. Дорогу, по которой я шел, пересекала другая, малоезженая — одна из тех, каких так много в лесу, и все они кончаются либо на поляне, где косят сено, либо на вырубке, где дрова.

Из леса показалась лошадь с телегой и рядом мужик, за ней другая… Увидев меня, мужик закричал:

— Постой-ка маленько, мил человек! Поговорить надо.

Я остановился. Из леса на поляну выехали четыре телеги и остановились. Четыре мужика нерешительно подошли ко мне.

— Глянь, ребята, да это Лексей Иканорыч! — поздоровались.

— Вы далеко ли едете, на ночь глядя? — спросил я.

— Куда нам ехать?! Нам бы до дома добраться. Мы, почитай, с обеда по лесу кружим и сами в отделку и коней замучили. Скажи ты нам вразумительно, в какое место мы теперь попали?

— Так вам домой надо? А вы от дома, на Ереминские ладите. Поворачивайте оглобли и вот этой дорогой прямо до дома и валите.

— Ну а ты не врешь? — Мужики стояли, смущенно переглядываясь. — Ну и дела! Добро бы пьяные были али бы ночь, темень… А то днем, тверезые, заблудились. В своих местах заблудились! Чудно!

— А все эта ведьма, Костылиха, напустила, — хрипло прошипел Клим Иголка. — Все она, сука, натворила… Чтоб ей пусто было!

— Говорили мы тебе, — сказал Вася Муравкин, — чтобы не ссорился со старухой. Старуха вредная. Человека испортить может, а не то что… Вот по его совету, — Вася указал на Иголку, — мужики и заняли старухин черед. Знамо, что может старая женщина против мужиков! Нам, видишь, хотелось пораньше домой вернуться, овес домолотить надо.