Рассказы советских писателей

Аманша Аллаяров, уйдя в дальнюю комнату, плотно притворил за собой дверь. Большое окно, выходящее в сад, тоже было закрыто, от ночной сырости. Устроившись сперва на кровати, Аманша перелег на ковер, поближе к гладкой черной печке, которую Нурджемал успела истопить, очевидно, пока шло собрание…

На этом собрании сидел Силапов! Что же он пустил дело на самотек, по принципу «будь что будет»? Был бы он руководителем, не повторяющим дважды сказанного, кто осмелился бы поднять руку против многолетнего председателя? А Силапов сидел и слушал, вместо того чтобы решительно одернуть крикунов, напомнить им, если они посмели забыть, — кто такой Аманша Аллаяров. Да, мир меняется на глазах. Но к лучшему ли он меняется? Как поворачивался язык у говоривших: «Аманша-ага сегодня уже не может возглавлять колхоз. Мы не зачеркиваем того, что он сделал… И все же — он человек вчерашнего дня. Его надо переизбрать». Бездельник, разбивший кувшин, еще и кидает грязью в того, кто носит воду!

Бывали ведь и раньше собрания. Трем или четырем активистам указывалось: «Выступишь и скажешь то-то и то-то». Потом представитель из района: «Есть мнение, товарищи, рекомендовать у вас председателем…» А сейчас… Я не верил своим ушам, когда выступал Дурдымурад! Этот щенок, которого я назначил завфермой, согласен, видите ли, с теми, кто говорит обо мне как о вчерашнем человеке. А давно ли: «Аманша-ага… Аманша-ага, я оправдаю ваше доверие, ферма станет первой в районе». О, если бы я мог хоть месяц еще распоряжаться колхозной печатью, я бы показал, кто отстал от жизни! Будь ты академиком, Дурдымурад, а я бы тебя поймал, как ловят казахи норовистых лошадей! Скрутил бы, как покойный мясник Хакы скручивал теленка, перед тем как пустить его под нож.

Они воображают, что свалили меня, и теперь каждый прохожий сможет переступать через сбитого с ног. Они воображают, что я начну метаться без толку, словно что-то потерял. Нет, я не оправдаю их надежд. Мы еще посмотрим. Придется на время сменить львиные повадки на лисьи. Поступать так приходится не мне одному. Есть у самого Махтумкули слова: «Там, где уместно, и хитрость — смелость, и нужен муж, способный на нее». Аманша Аллаяров не какая-нибудь машина, которую можно списать по акту, как вышедшую из строя. Обо мне же сказал когда-то секретарь обкома Хезретов: он, Аманша, — один из тех, кто закладывал фундамент колхозного строительства! Потом Хезретов уехал в Ашхабад на большую работу. Кажется, позже у него были какие-то неприятности. Но — вода течет и течет, а камень остается лежать.

Надо только держать себя в руках. Горячность — не достоинство мое, а недостаток. Сколько раз Нурджемал говорила про это. Когда собрание повернулось столь неожиданно, разве можно было уходить? Надо было сменить, хоть и противно, парадную одежду на одежду смирения и ждать, как повернутся события. А я ведь даже не знаю, кого они там собрались посадить на мое место. Ну, Силапов вернется в райком и должен будет рассказать, как у нас все это происходило. В райкоме есть люди, которые примут мою сторону. Эх, если бы проводить собрание приехал не Силапов, а сам Баллыев! Тогда ничего похожего не произошло бы. И все равно — впадать в уныние преждевременно.

Где же Нурджемал? На веранде — шаги Гульсун. Вот, родная дочь, родная кровь, а ведет себя… «Папа, ты думаешь, председательское место — навечно?»

На всякий случай надо подготовиться к большому разговору. А большого разговора не бывает без призвания своих недостатков. Надо точно определить, что мне признавать. А то бросишь на самого себя черную тень, еще чернее, чем та, что бросили сегодня Дурдымурад и его дружки.

Но есть и такое, в чем я не признаюсь, даже если бы меня стали резать ножом.

Гынна… Сегодня она уважаемая женщина, жена своего мужа. Что ни говори, Ахмет — порядочный человек. Он пришел из армии позднее других, в самом конце сороковых годов, и он, конечно, слышал про Гынну и про меня. Но женился на ней. И не втихомолку, а затеял свадьбу на весь аул. Казалось бы, он должен краснеть, что берет в жены чужую женщину. А краснел я. Мне было стыдно. Наверное, от стыда я совершил еще одну ошибку. После свадебного то я он пришел ко мне.

— Какую работу ты мне дашь, председатель?

Надо бы сделать его бригадиром или завфермой, для этих должностей он подходил. А я сказал:

— Коровий пастух — это тебя устроит?

Чем-то Ахмет напоминал мне Бепбе. Такой же прямой, с чувством собственного достоинства. Я ждал — он начнет про свою ногу, про то, что хромому трудно со стадом.

А он кивнул и согласился:

— Ладно. Постараюсь оправдать…

При желании в его словах можно было уловить насмешку, но он говорил без улыбки, очень рассудительно — придраться было не к чему.