Рассказы сновидца

Когда в Лондоне отцветает весна, а ты все еще томишься в городе, когда на смену ей приходит лето и быстро клонится к упадку, ибо в городах это происходит почти мгновенно, наступает момент, когда покрывшиеся цветами поля начинают властно и требовательно звать тебя, и этот отчетливый зов несется в сумерках от холма к холму, подобно ангельскому хору, взывающему к распутнику, дабы покинул он наконец дьявольские места увеселения. Никакой уличный грохот не способен заглушить этот звук, и не могут лондонские соблазны ослабить этот призыв. Заслышав его, ты забываешь о всех прихотях своих и устремляешься к сельскому ручейку со сверкающей на дне его галькой, а все, что Лондон может тебе предложить, исчезает из твоей души, подобно пораженному насмерть столичному Голиафу.^{24}

Зов доносится из глубоких далей во времени и пространстве, ибо взывающие к тебе холмы были всегда, и голос их звучал даже тогда, когда короли эльфов трубили в рог.

Я вновь вижу холмы моего детства (ибо зов исходит от них): пурпурные сумерки опускаются на склоны, и бледные, словно сотканные из тумана, феи выглядывают из-под папоротникового листа, дабы убедиться, что вечер уже наступил. Но я не желаю видеть на этих царственных вершинах роскошные особняки и еще более роскошные дворцы — много их понастроили тут для джентльменов, возмечтавших стать полновластными владельцами мест, которые созданы для всех.

Заслышав зов холмов, я сажусь на велосипед и мчусь по дороге навстречу ему. Если вы едете на поезде, вам не вкусить постепенного сближения с ними, вам не отбросить от себя Лондон, словно старый забытый грех, вам не встретить на пути маленьких деревушек, где постоянно толкуют о холмах. И вы не станете задаваться вопросом, все ли они те же, что прежде, когда достигнете, наконец, самого края их широко раскинувшейся мантии, а затем остановитесь у подножия и с восхищением глянете на их священный приветливый лик. Из окна поезда их покатые склоны открываются перед вами внезапно, и солнце заливает их своими лучами.

Я представляю себе, что так же кто-то стремится на простор из тропических джунглей — диких зверей становится все меньше, и светлеет мрак, и ужас, внушаемый этим местом, мало-помалу отступает. Чем ближе подходишь к границе Лондона, чем острее ощущаешь изумительное воздействие холмов, тем уродливее становятся дома и омерзительнее улицы — мрак сгущается, и пороки цивилизации предстают в отвратительной наготе перед презрительным взором полей.

И уродство распускается пышным цветом посреди убожества городской площади, и в воображении твоем раздаются слова строителя: «Творение мое завершено, возблагодарим за это Сатану». Но существует мост из желтого камня и, словно через серебряные ворота, распахнутые в страну фей, ты удаляешься в сельские края.

Справа и слева, куда только хватает взгляда, простирается чудовищный город, а впереди поля, подобные старой-престарой песне.

Есть одно поле, где полным-полно купавок и журчит ручей, берега которого заросли ивами. У этого ручья я частенько делал привал перед долгим путешествием к холмам.

Я забывал здесь Лондон улица за улицей. И порой набирал охапку купавок, чтобы показать их холмам.

Я часто бывал здесь. И в первый раз ничего не заметил — только поразился красоте и умиротворенности поля.

Но во второй раз мне показалось, будто в этом поле есть что-то зловещее.

Среди купавок на берегу неглубокого ручья меня охватило чувство, будто именно здесь должно было случиться нечто ужасное.

Я не стал задерживаться там, решив, что причиной этой болезненной игры воображения послужило мое затянувшееся пребывание в Лондоне, и изо всех сил поспешил к холмам.

Надышавшись деревенским воздухом, я через несколько дней вернулся сюда, чтобы полюбоваться прелестным полем перед тем, как вернуться в Лондон. Но в ивах все же чувствовалось нечто зловещее.

Только через год я снова пришел на поле. Когда я вынырнул из лондонского сумрака под лучи заходящего солнца, зеленая трава блестела, купавки сияли, ручей мурлыкал полную счастья песенку.

Но едва я ступил на поле, как меня охватило прежнее ощущение беды — оно даже стало еще сильнее. Словно некая тень взращивала здесь ужасное будущее, и истекший год заметно приблизил его.

Наверное, езда на велосипеде не всегда бывает полезной — стоит слезть с седла, как возникают неприятные ощущения.

Я вернулся на поле вечером, ибо меня неудержимо влекла к себе звучавшая в безмолвии песенка ручья. И представилось мне, как содрогнется от ужасного холода тот, кому случится лежать здесь раненым, не имея возможности уползти.

Я был знаком с человеком, который досконально знал историю этих мест, и обратился к нему с вопросом, что же могло произойти здесь в прошлом. Он стал выспрашивать о причинах, побудивших меня задать такой вопрос, и я ответил, что, на мой взгляд, это прекрасное место для карнавальных шествий или мистерий. Но он сказал, что ничего, совершенно ничего подобного здесь никогда не устраивали.

Стало быть, с этим полем связано что-то дурное в будущем.